Легким тычком кулака Витек был выброшен за дверь и поковылял к себе в палату. По тому, как старательно сопел Умник, Витек понял, что тот не спит и негромко сказал…
– Классику читать надо, дубинушка…Булгакова, например. Я всего лишь его цитировал – причем цитировал не очень точно… ну да ладно… теперь на три дня у тебя собеседника не будет…страдай от угрызений совести…
Умник что то начал бормотать, оправдываясь своим незнанием, но Витьку было уже не до того – сульфазин растекался по жилам, поднимая температуру до сорока градусов, ломая суставы и мышцы постоянной мучительной болью, выкручивая судорожными движениями.
В мозгу Витька безумными хороводом завертелись миллионы картин, извращенных и страшных, как картины Дали, пот потек по корчащемуся телу ручьями – и в провонявшей духоте палаты зазвучал торопливый бессмысленный бред…
Умник никогда не видел со стороны действие сульфазина – и теперь, глядя на корчащегося товарища, он испытывал позднее раскаяние…
– Витек, Вить, что ты там бормочешь? Витек, Вить…
Замолчал Умник, только когда понял, что из того состояния его товарищ ничего не воспринимает, кроме бреда и боли…
* * *
А больницу в это время окружили плотным кольцом собаки – приказ был дан, дисциплина в собачьем сообществе, хоть и расшаталась после начала уничтожения ни в чем не повинных животных, все же в некоторых случаях действовала – и приказ надо было выполнить…
Псы чувствовали за своими спинами желтый взгляд вожака – и поэтому с терпеньем диких хищников ждали малейшего шанса, чтобы начать штурм… но шанса не было.
Окна больницы – и первый, и второй этажи – были забраны частыми решетками, все двери, включая черный ход пищеблока, давно поменяли на металлические. Поэтому замерзшая стая чернела под фонарями и не двигалась с места.
В двухэтажный особнячок впилось пятнадцать пар глаз – а из-за решетки первого этажа, где ввиду меньшей склонности к побегам содержались женщины, на них смотрели два горящих неистовством глаза.
Изможденная женщина сорока с лишним лет попала в психушку год назад и еще не успела деградировать окончательно – по крайней мере она по прежнему хотела не свободу и по прежнему не могла изжить в себе всепоглощающую любовь к всему живому. Имеющему четыре ноги…
В ее квартире в Малом Козихинском переулке в прошлые, прекрасные времена жили семь кошек и примерно пятнадцать собак – жили не то чтобы в дружбе, но вполне сносно.
Конечно, пенсию, которую женщина получала по инвалидности, не хватало на еду и ей самой, но зато вполне хватало на перловую кашу собакам… Хорошо выручали и помойки – вещи, выброшенные зажравшимися горожанами, она продавала на толкучке и могла порадовать своих питомцев деликатесами вроде протухшей требухи…
