Ответ на этот вопрос дал Ягода, правда, слишком поздно – в протоколе допроса от 13.05.1937: «Я знал, что Ворошилов прямо ненавидит меня» [176] . Выдавая санкции Ягоде и Гаю на аресты высших командиров, Ворошилов и его заместитель – начальник Главного Политуправления Ян Гамарник, выполняя волю вождя, видимо, считали, что пройдохи и карьеристы Ягода и Гай ввели товарища Сталина в заблуждение, обманули его доверие и из низменных соображений репрессируют высший комсостав. В действительности Ягода и Гай были, конечно, беспринципными карьеристами с ног до головы, но не они обманывали доверие Сталина, а Сталин, притворяясь доверчивым, сумел настроить против Ягоды не только наркома обороны и члена Политбюро Ворошилова, но и вообще всю армейскую верхушку, сделав невозможным опасный для него сговор НКВД с Красной Армией. А тремя комкорами и несколькими командирами более низких рангов он не задумываясь пожертвовал, словно не пешками даже, а разменной монетою. Гай и Молчанов считали себя азартными охотниками, даже не подозревая, что сами взяты на прицел.
Есть лишь одно свидетельство о том, как поколебались бодрость и самоуверенность Молчанова в осенние дни 1936 г. Когда он, осыпая бранью и угрозами недавно арестованного Карла Радека, который, к слову сказать, недолгое время в прошлом являлся сотрудником ВЧК [177] , требовал от него признания в заговоре, то Радек, по свидетельству А. Орлова, ответил: «Ладно! Я согласен сейчас же подписать все, что угодно. И признать, что я хотел убить всех членов Политбюро и посадить на кремлевский престол Гитлера. Но к своим признаниям я хочу добавить одну небольшую деталь, – что, кроме тех сообщников, которых вы мне навязали, я имел еще одного, по фамилии… Молчанов… Да, да, Молчанов! – истерически закричал Радек. – Если вы считаете, что необходимо кем-то пожертвовать для блага партии, то пусть мы пожертвуем собой вместе!» Молчанов, по словам Орлова, «побледнел как полотно» и долго не мог прийти в себя [178] .
Предчувствие не обмануло Молчанова: опасность стала уже близка. Сталин, наконец, решил дать шанс Ежову проявить себя. Председателя КПК предупредили, что вождь будет говорить с ним по телефону. Содержание телефонного разговора известно по записи к нему, сохранившейся в архиве Ежова. Допуская, что эти разговоры могут прослушиваться людьми Воловича, Ежов кратко сообщил о предсмертном письме Томского и выразил уверенность, что тот оклеветал Ягоду. Вместе с тем он не удержался от того, чтобы намекнуть Сталину на то, что в действительности волновало их обоих более всего, а именно, на вопросы смены руководства НКВД. Правда, опасаясь спугнуть Ягоду, опытный аппаратчик старался говорить неопределенно, не называя конкретных имен: «…мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из всего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов все больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства. Вместо того чтобы сделать выводы из троцкистского дела и покритиковать свои собственные недостатки, исправить их, люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело». Затем он туманно выразился, говоря как будто не о чекистах, а о неких абстрактных врагах режима: «Стрелять придется довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью» [179] . Сталин понял намек и вызвал Ежова в «Зеленую рощу». Телефонный разговор Ежова со Сталиным был подслушан и доложен Воловичем Ягоде [180] .
