— Стоять, — раздалось позади меня, словно я собака.
Говорил он шепотом, неузнаваемым, пугающим голосом. У меня и в мыслях не было не подчиниться. Я скорее почувствовала, чем услышала, как он уходит, слегка шаркнув, когда остановился поднять что-то. Под щекой у меня тикали часы: десять секунд, двадцать, целая минута, — и я больше его не слышала. Дрожа, я оставалась на месте, пока не убедилась, что он ушел, но, приподнявшись и оглянувшись, я тем не менее совершила самый храбрый поступок в своей жизни. Меня затопила волна облегчения, за которой немедленно последовал резкий толчок смятения: мой обидчик исчез, а с ним — и моя сумка.
Казалось бы, глупо переживать из-за сумки, когда всего несколько минут назад я боялась за свою жизнь, но пропажа сумки меня разозлила, даже больше, чем разозлила, взбесила. В этой сумке заключалась вся моя жизнь, а не просто вещи, которые можно заменить, такие как банковские и кредитные карты. Там лежали фотографии моих родителей и брата, мой маленький ежедневник и блокнот, в котором я писала заметки. Она была набита визитными карточками, клочками бумаги с телефонными номерами, адресами и другой полезной информацией, которая теперь пропала безвозвратно. Ключи от дома и машины исчезли. Ничего особо ценного у меня в сумке не было, телефон — старый, помятый и, в сущности, бесполезный. Я могла бы сказать ему, если б он спросил. Да я с радостью отдала бы ему наличные деньги и кредитки. В насилии не было нужды, совершенно никакой. И тем не менее я не могла отделаться от ощущения, что ему оказалось приятно меня трогать, причинять мне боль, и мысль о сумке пришла ему потом. Лицо у меня запылало от стыда, когда я вспомнила, как он лапал меня, я почувствовала себя замаранной.
Медленно, преодолевая боль, я поднялась на ноги. Все вокруг заплясало у меня перед глазами, и я закрыла их, держась за ветки, чтобы снова не упасть вперед. Я знала: если подожду, головокружение пройдет, — но я не могла ждать. А если он вернется? Я заставила себя оторваться от куста и добраться до стены дома, передвигаясь раскачивающейся походкой пьяного. Неэлегантно, но эффективно. В полном изнеможении я остановилась, цепляясь за кирпичную кладку и прикидывая, есть ли какой-то шанс, что мама не легла. Окно гостиной находилось рядом со мной, и в промежуток между шторами струился голубоватый свет — видимо, работал телевизор. Я протащилась вдоль стены и заглянула внутрь. Мама раскинулась на диване, ее лицо выглядело серовато-голубым в мерцающем свете телевизора. Из этого мира она выключилась. На журнальном столике перед диваном стоял пустой стакан. Я тихо постучала по стеклу, зная, что она не ответит, но надеясь ошибиться. Она даже не шевельнулась.
