Одним из таких существ когда-то был я.
Когда еще писал книги. Иногда мне казалось, что под грудами бумаги можно найти искорку, и тогда разворачивал завалы голыми руками, не боясь ожогов. Но все было тщетно. Я поднимал лишь груды пыли и золы, под которыми не находил ничего, кроме остывшей земли. В такие моменты за мной любила наблюдать Алиса. Ей доставляло удовольствие наблюдать, как меня терзают на арене львы, которых – включая и арену и зрителей – разыгрывал я сам. Но сегодня я был спокоен, и мог даже кинуть взгляд на обложки изданий: посмотреть на них, как школьник, брошенный подружкой – на ее издевательскую улыбку. Ведь в доме были гости, и это значило, что Алиса намерена дать высший класс и устроить все по высшему разряду. Никто не умел быть приятнее, чем моя жена. Но лишь когда она хотела быть приятной. К сожалению, пьеса разыгрывалась лишь для сторонних зрителей. Но я так устал, так был измотан и напуган, что мне даже эти – редкие, фальшивые, – передышки, давали иллюзию какого-то перемирия. Я, – как солдат, которому отрубило ноги, – радовался тому, что попал, наконец, в госпиталь с передовой. Если самолеты переставали бомбить наш общий фронт, мне казалось, что все это ради меня, и я смотрел на лица вражеских летчиков даже с дружелюбием. Мне казалось, что они сжалились, наконец.
Алиса же, всего-то, загоняла свой бомбардировщик в ангар, чтобы выпить кофе с молоком.
Смеясь под лучами восходящего солнца.
Наше солнце как раз заходило и последние лучи его упали на крышу, где мы устроили террасу – под конец реконструкции бригада строителей готова была пальцы ног Алисе вылизывать, и кстати, я вовсе не уверен, что этого не случилось, – отчего терраса стала выглядеть, как аквариум, который выхватил ночной фонарь в темноте. Павшие листья, которые Алиса запрещала мне выбрасывать до полного и окончательного их разложения, – даже покойникам я даю шанс, говорила она, посмеиваясь, – выглядели так, как будто их наклеили на столик и стулья специально. Лида выглядела силуэтом, когда я покидал ее, чтобы спуститься на кухню. Я не видел лица, только чуть сгорбленные плечи – из-за груди она сутулилась, и это очень умиляло меня, я чувствовал себя старшеклассником, а ее старшеклассницей, – и узкую щель света между полных ног. Я бы мог взять ножницы и вырезать Лиду из общего фона парка, проступавшего сразу за домом – сквозь войну сумерек и заходящего солнца. На оранжево-красно-золотисто-зеленом фоне Лида выглядела бумажным трафаретом. Игрой света и тени. На минуту мне померещилось что это так. Но я совладал с желанием вернуться к ней и потрогать, убедиться, что она живая, и теплая. Что она дышит. Так неопытные родители возвращаются к детям ночью, чтобы убедиться в том, что те дышат во сне.
