сказал я ей во сне, когда она накачала меня успокоительным и вином, – утащила меня с крыши в дом. Там я плакал, пытался куда-то уйти, и несвязно лепетал что-то про смерть, свинг, и еще тысячу каких-то глупых ненужных вещей, перемешавшихся в моей бедной голове, говорила позже мне Алиса. И запомнила она из них лишь одну.
Свинг.
.. ну, мы и решили попробовать.
***
И как он тебе, сказала она.
Со стороны похож на дом из фильма ужасов, сказал я.
Он же такой… мирный, сказала она.
Именно, сказал я.
Новая Англия, особняк, зеленая лужайка и куча призраков внутри, сказал я.
Она, словно сразу же проникнувшись моими ощущениями, – в новоанглийском стиле, – не удостоила эту реплику ответом. Но она нервничала. Я не просто чувствовал это, а знал. Алиса держала меня за руку, мы стояли рядом, бок о бок, – как влюбленные подростки, – и я подумал, что это происходит с нами впервые за несколько лет. Глянул на нее. Прядь волос, отделившаяся от идеального пробора – сколько себя помню, себя, и всех своих любовниц, только Алиса умела заклинать свои волосы, как ведьма – змей, – безусловно, по воле создательницы прически, легла на щеку. Как я люблю. Римский профиль – не римлянки, но римлянина, – достоинство, надменность и изящество в каждой черте. Ни одной морщины в тридцать семь лет. Ни намека на морщины. Говорят, женщину выдают шея и руки. Что же, вздумай вы выпытать у них возраст Алисы. вам бы пришлось пойти и на испытание водой и огнем. Они выдавали лишь ее двадцатилетний возраст. Мою жену все время клеили студенты – именно, как ровесницу. Надеюсь, подумал я, там не будет студентов.
Надеюсь, сказал я, там не будет студентов.
Зачем им, сказала она, небрежно пожав плечами.
Они молоды, у них и так все в порядке с этим, сказала она, слегка подчеркнув слово «это».
Ты хочешь сказать, что у нас сЭэтим не все в порядке, сказал я.
Да у меня стоит, как каменный, как телеграфный столб, сказал я.
Если бы у каждого мужика стоял так, как у меня стоит, женщины всего мира плакали бы от счастья, сказал я, с горечью констатировав, что мое обычное бахвальство не вызвало у жены призрака, намека на былую улыбку.
Если бы у каждого был такой огро… сказал я.
Да-да, сказала она, все так же не глядя на меня, и глядя на дом.
Огромный хуй и великий писатель, ты, твое пиво и какой ты великий, сказала она,
Я испытал горечь – буквально, во рту, как после трех-четырех литров плохого пива, поднимающихся по глотке вверх, наполнить ноздри кисловато-горьковатым запахом блевотины, – меня тошнило. Подумал, что слишком поторопился любоваться своей женой, слишком быстро решил, что возможно чудо. Бац, и вы примирились. Так не бывает. Да, мы все еще держались за руки, но дело тут было вовсе не в любви, и даже не в призраках любви, круживших вокруг нас тенями эллинского ада.
