Как, – неожиданно для себя, – бурно и долго кончил.
…пока она, ворча, вытиралась, я встал, и, пошатываясь, вышел из комнаты. Толстуха провожала меня разочарованным взглядом, пока неудачник с карикатурными ногами возил по ее лицу членом свою сперму.
Улыбнись-ка в камеру детка и скажи ччииии… услышал я, закрыв дверь, и побрел куда-то в направлении ванной. Никак не мог запомнить, где в их доме ванная. Это в доме-то друзей. На минуту дух покинул меня, и взглянул на нас с высоты звездного неба.
Дом в новоанглийском стиле, дом, белеющий обглоданной костью на бугорке земли, над несколькими впадинами. И черное, – из-за ночи, – поле, усеянное странными садовыми фигурками. Пародия на острова Пасхи, внезапно понял я. И делает ли небо хоть какое-то различие между ними, этими островами, и нашими островами – холмами богом забытого Кишинева, один из которых битком набит голыми людьми, вернувшими вкус к жизни жаждой совокупляться.
Воткни в меня этот сра… услышал я из полуприкрытой двери, но окончание фразы уже осталось там, а я прошел мимо, накручивая на бедра белое полотенце, и стараясь не поскользнуться, на мокром полу. Люди сновали то в душ, то обратно, люди спускали друг на друга, все было в жидкости, в пару. Дом для свинг-вечеринок напоминал кухню огромного и шикарного ресторана, где множество людей в белом – здесь это простыни и полотенца, – суетятся и перекрикивают друг друга, с виду производя лишь вопли и толчею. На самом же деле это механизм. Был он и тут, работая неумолимо, – словно поршень, выкачивающий черную сперму из недр матушки Земли. Кто наспускал ее туда? Я все-таки поскользнулся, и едва не упал. Вдали рассмеялась хрипло какая-то потаскушка из разведенок, которая ходила сюда, потому что смелости начать брать за свою дыру денег ей так и не хватило. Кажется, Алиса рассказывала мне про нее.
Я зашел в душ, но это было ошибкой.
От горячей воды мое лицо стало гореть еще больше. Я постепенно перестал понимать, где нахожусь и что происходит, моя речь стала замедленной, и меня начали принимать за пьяного. Я улыбался и помахивал в ответ, пробираясь к выходу. Пьяные здесь были не редкость. Смелость, многим ее не хватало, и мужчины пытались преодолеть себя, разгоревшись парой-тройкой бокалов, а потом уже вкус вина становился слишком сильным для того, чтобы его перебил запах женщины.
Витавший здесь, – признаю, – как дух философского камня над ретортой алхимика.
Дом был пропитан вагиной, может быть, именно поэтому я его так и любил. Подумав об этом, я вывалился из дома на ступени, и побрел, поскользнувшись несколько раз на мраморе, на лужайку. Только там мне стало легче. Ранний ноябрь, трава была жесткой, потому что подмерзла, и хрустела у меня под ногами, пока я шел прочь, разгоряченный, укутанный паром, как дом – криками, – и я почувствовал, что курс мой выровнялся, и мой шаг стал четче. Я наткнулся на что-то, – это оказался садовый гномик, – и оперся на его голову. Подышал глубоко. Закрыл глаза, попытавшись представить себе, как будет выглядеть все это завтра. Дом, поле, лужайка, парк.
