Ну что, будем выходить, сказала она.
Я встал, я потянулся. Схватил Лиду за запястья. Срывая одежду, повалил на пол. Она запричитала, но что именно уже говорила, я не очень слышал: я возился с животом, с дорожкой от лобка до пупка, м коленями с грубоватой кожей спереди и мокрой и нежной кожей за ними, со скользкой и узкой щелью, которая пряталась в складках кожи. Разница между ней и моей жены была разительная: гребень Алиса кричал о том, что он есть. У нее была вагина с мужским характером, вагина-боец, и вагина-победитель. Вагина, которая брала. Лида же предпочитала давать, и, хоть, – по моим предположениям, – ее трахнули немало мужчин, – дырка у нее была маленькая, узкая и едва заметная.
Лида прятала ее, как сектант – реликвию.
И лишь я был одним из немногих, кому она, после замужества, – лишь после замужества, конечно, – открыла местонахождение клада. Я был словно добрый испанец, заслуживший право считаться другом племен Эльдорадо. Они открыли мне все свои тайны, и я теперь принадлежал двум мирам. Миру, в котором жил, и миру Лиды. Странному тихому, меланхоличному миру, в котором каждое утро она омывала свою дыру странными водами илистого озера, отчего дыра становилась лишь мягче, становилась лишь скользкой, и постепенно озеро пропиталось соками дыры, и скрыло в себе ее саму.
И вагина Лиды стала великой тайной.
Покопавшись, я все же нашёл её.
Разорвав рубаху, навалился на Лиду. И пока ее дыра подмахивала мне, мы сверху тоже нашли, чем заняться. Я помял груди, слюнявил шею, покусал за мясо, пощипал за бока. Она вертелась подо мной, – словно не было этого неудачного утра, – и вздрагивала раз за другим. У нее был каскад наслаждений. Я чувствовал, что реабилитировал себя. Как генерал Наполеона, разжалованный за трусость, я бросился на Лиду, как на вражеский строй, и безумной храбростью заслужил прощение.
…Если бы в комнату зашел ее муж, мы бы не смогли остановиться. Когда я кончил, у нее был вид шлюхи, прошедшей полк. Да и я держался из последних.
Мы были мокрые, как две пропитавшиеся канализацией крысы.
Ничего себе, сказал я, шлепаясь с нее на пол тюленем, упавшим в море со скалы.
Если что, заходи, сказала она.
Главное, ограничимся сексом, сказала она.
Это уж само собой, сказал я.
Но мы, конечно, не ограничились.
***
Убил я Алису случайно.
Думаю, это все из-за пизды.
Я всегда был одержим пиздой. Мне казалось, что это птица счастья, птица, чьи мягкие крылья осеняют меня своими взмахами. Каждая пизда моей жизни то складывала свои губы надо мной, то лицемерно поджимала их – важная, словно кардинал, вознесший двоеперстие. Да, я был изменником, предателем, двурушником и в этом: мне довелось поменять религию, во время одного из своих так называемых кризисов. Алиса часто попрекала меня за это. Это было очень странно, с учетом того, что моей жене было плевать на такие понятия, как религия, Бог, духовность и прочие несуществующие, – как она их называла, – штуки. Но она негодовала.
