— Да почти ничего. Сдвинуть несколько крестов над могилами.
— Портал! — как и Макар, догадался профессор.
— Портал-мортал, — вдруг с восточным акцентом заговорил Джалиб, — какая разница? Вам предлагается кусочек рая для отдельно взятого человека. Фирма гарантирует. Всё, что вы так любите здесь, будет там в избытке. Там ваши лекции слушать будут разинув рты. Аудиторию обеспечим. Но вы, похоже, просто трусите.
— Не сметь! — взвился Михаил Давыдович, которому в его нынешнем состоянии было абсолютно всё равно, кто перед ним. — Вы мне своим метапсихозом голову не морочьте! Я стоял на баррикадах демократии, я боролся против любого иерархического тоталитаризма!..
— Знаю-знаю, — радостно подхватил Джалиб, — это вашу шевелюру можно увидеть у броневика, с которого выступал Ельцин, вы держали в руках оружие пролетариата — булыжник, но теперь осталось взять в эти руки другое оружие — лопату.
— Да, — крякнул профессор и решительно направился к лачуге Макара.
— Слова не мальчика, но мужа, — похвалил вслед Джалиб.
Шагая по аллее, Михаил Давыдович ещё не знал, сможет ли он убить Макара, который доставлял ему некоторое интеллектуальное удовольствие во время дискуссий, но подавлял его своим превосходством, порой грубым и физическим. Скорее, профессор пока что убеждал себя в том, что способен на этот поступок. И, собственно, череда последних событий к этому располагала. Никто его не хватится. Вон, почти весь город исчез. Хоронить далеко ходить не надо. Всё под боком.
Так убеждая себя, Михаил Давыдович подошёл к дверям лачуги, на минуту остановился, ещё раз взвешивая все за и против, но так ничего и не решив, открыл дверь. Открыл и сразу сник, увидев на пороге Таню с мальчиком, которого она держала за руку. Явление любимой его нисколько не удивило, он и ожидал чего-то подобного, ждал, как ему показалось в этот момент, с того самого дня, когда она выбежала из дома. И сразу понял: рядом с ней — его неродившийся сын.
— Таня, — сказал он, и больше сказать ему было нечего.
А Таня молчала и внимательно на него смотрела. Теперь, когда в чреве её не было ребёнка, она была так же прекрасна, как в дни их первых встреч. Даже ещё прекраснее. Женственнее. Свежее. И профессору захотелось заплакать. Злой человек в нём вдруг скукожился, упал куда-то на самое дно сознания и не мог подняться. Пронизывающий и светлый, без тени упрёка, взгляд Татьяны заставил всё недоброе и, собственно, гордыню Михаила Давыдовича в буквальном смысле забиться в угол. Он бы и разрыдался, но даже этого не мог, потому что только иссушающее душу опустошение росло в нём, выходило за пределы тела и капельками пота выступало на лбу.
