В исходе подобного «прочесывания» Грязнов даже не сомневался, и он тут же уточнил свой вопрос:
– Я имею в виду не освободившихся к тому времени, когда был убит Парамонов, а тех, кто еще мотал сроки на зоне.
И снова послышался сначала тяжелый вздох, а потом столь же удрученный ответ:
– Ты же знаешь, что ход туда для меня и моих оперов заказан. И первыми меня туда никогда не пустили бы бывший хозяин лагеря и его правая рука – лагерный кум, у которого с зоной были довольно сложные отношения.
– Южане и славяне? – уточнил Грязнов.
– Да, они самые. Насколько мне известно, на него работал Тенгиз со своей группировкой, и он как можно сильнее старался зажать тех, кто не желал ходить под южанами.
– Ясно, – подытожил Грязнов. – Ну, а сейчас ты бы мог кое-что провентилировать относительно «семерки»? Я имею в виду тех зэков, которые освободились год назад или чуток поболее?
– Надо будет попробовать.
– В таком случае послушай. Не сегодня-завтра мне должны переслать из Москвы фоторобот убийцы Владова, сделанный со слов свидетельницы, и, судя по всему, этот же умелец замочил и Парамонова с Ходусом. Так что не позже, чем завтра, он будет у тебя на столе, а теперь бери карандаш и записывай его характеристики. Кстати, забыл спросить… Тот убийца, который приложился кастетом к голове Парамонова, случаем не левша?
– Честно говоря, не знаю. Удар, который был нанесен этому несчастному, пришелся прямо по темечку.
«Темечко! – мысленно отметил Грязнов. – Ходус также был убит поставленным ударом кастетом по темечку. И только в случае с Владовым он был нанесен ближе к левому виску. Судя по всему, помешала та женщина, которая шла рядом с Владовым».
Пока что все работало на его версию, и, уже положив мобильник на стол, Вячеслав Иванович мысленно перекрестился, чтобы не спугнуть удачу.
Скорчившись от боли, которая захватывала в огромные раскаленные клещи все его тело, расползаясь от паха к спине, а от челюсти, до которой он боялся даже дотронуться, к затылку, Калистрат лежал на грязной шконке и с ужасом думал о том, что ждет его ночью. От омерзительно грязной стены с выщербленной штукатуркой тянуло вековой затхлостью, будто он не в СИЗО был, а на заброшенном кладбище с провалившимися могилами. Ему хотелось сейчас умереть, но он не мог. И от этой своей немощной беззащитности и от полнейшей безнадежности изменить что-либо Калистрату впору было завыть тягуче-тоскливым звериным воем, но он не мог позволить себе и этого.
