Нагуталиненные ботинки были сорок второго размера, а расплющенная лапа Сизова едва влазила в сорок четвертый. И как бы он ни старался натянуть на свои ноги новенькие ботинки Калистратова, ничего из этого не получилось бы.
Вот тогда-то, под напором следователя, Васька и раскололся окончательно, рассказав попутно и о квартирной краже, в которой также просматривалось истинное лицо его закадычного дружка.
Незадолго до убийства Морозовой Калистратов раздобыл каким-то образом ключи от «упакованной» квартиры друзей его родителей и предложил Сизову «взять ее на пару». Тот, стараясь поддержать свой имидж в глазах «крутого» дружка, естественно, согласился, и Калистратов, открыв ключом дверь, направил в квартиру Ваську, пояснив предварительно, что где лежит.
Сам же он, как показал на допросе Сизов, дожидался его на улице.
Буквально все он старался делать руками недалекого Сизова, оставаясь при этом почти чистеньким. И только на Морозовой прокололся, видимо, разъяренный ее несговорчивостью и в то же время беззащитностью.
* * *
Грязнов стоял у окна, смотрел на утопающую в солнечных лучах лесистую сопку и пытался спроецировать психику убийцы Иры Морозовой, уверенного в своей безнаказанности, на психику зэка, поднявшего нож на начальника колонии. И не мог, как ни старался это сделать. Единственное, к чему он пришел, это к твердому убеждению, что кто-то второй, более жестокий, хитрый и влиятельный на зоне, вложил заточку в руки Калистрата и дал команду «фас!».
Но кто и зачем? Кому конкретно была выгодна смерть нового хозяина зоны?
Теперь уже Грязнов окончательно убедился в том, что гибель Чуянова не была трагической случайностью, как не верил и в то, что Калистрат мог сам решиться на подобный поступок. Во-первых, у него не было и не могло быть причин для столь ярой ненависти к начальнику колонии, а во-вторых…
Нет, не тот это был типаж, не тот. И психологический портрет осужденного Дмитрия Калистратова не вписывался в тот трагизм происшедшего, который произошел на глазах всей «семерки». Это было действительно так, в чем многоопытный опер Грязнов уже не сомневался…
Выходит в «семерке» есть кукловод! Жестокий и хитрый. Которому, в силу каких-то весьма серьезных причин, надо было убрать с дороги хозяина зоны.
Но это уже были тайны «мадридского двора», святая святых зоны, влезать в которые посторонним не положено, тем более ментам. Вячеслав Иванович уж в который раз за эти дни вспомнил своего «крестничка», московского авторитета Алексея Грачева, по кличке Грач, который после очередного этапа осел в боровской «семерке». Грязнов узнал об этом совершенно случайно и теперь, хотел того или нет, все чаще мысленно обращался к Грачу, который, как ему было известно, не держал зла «на своего крестного». Видимо, даже гордился тем, что его брал САМ начальник МУРа.
