Происшедшее вызвало у всего отдела шок. Все было приведено в действие: информаторы, старые дела, полузабытые связи. Но все напрасно. Никакой зацепки, ни малейшей. А потом вообще начались какие-то странные вещи.
На группу, ведущую расследование этого нападения, было навешано так много срочных дел, что она просто физически не смогла довести его до конца. А когда я пошел за объяснениями к шефу, он, слегка тушуясь, ответил, что смерть сотрудника такого отдела, как наш, по-существу ничто иное как ЧП, не делающее нам чести. Ни больше и ни меньше. Короче говоря, дело решили спустить на тормозах.
Я, конечно, взбесился и потребовал полноценного расследования нашего дела, но кроме недоумения и уже неприкрытого раздражения так ничего и не добился. Но оставить его незавершенным я, естественно, не мог. Просто не имел на это морального права.
Кроме того, мне не давала покоя одна мысль. Я никак не мог понять, как именно преступники нас вычислили. И потому, видя полное равнодушие моих коллег, решил самостоятельно довести это расследование до конца.
За месяц мне не удалось продвинуться ни на шаг. Было такое ощущение, что вокруг меня глухая стена. Я перебрал всех преступников города, но ни один не вписывался в общую картину происшедшего.
Постепенно мои отчаянные попытки разобраться стали настолько заметны, что я был вызван к начальству для объяснений. Разговор не получился. Хорошо сознавая справедливость их доводов, я тем не менее не мог согласиться с их требованием — прекратить самостоятельное расследование.
Назрел конфликт, логическим разрешением которого стал мой рапорт. Но справедливости ради следует заметить, что эта бумажка далась мне нелегко. За десять лет службы я сросся с нашим коллективом, с нашей беспокойной и опасной работой.
Что делать я не знал и решил пока никуда не устраиваться. Тем более, что накопленные за десять лет службы деньги позволяли мне продержаться месяц-другой. А потом, осмотревшись, я надеялся подыскать какую-нибудь непыльную работу с более или менее приличным заработком.
Первую неделю после увольнения я посвятил собственной однокомнатной квартире на седьмом этаже девятиэтажного дома, которая давно требовала генеральной уборки. Отдраив полы до блеска и вымыв все, что мылось и чистилось, я принялся за свои вещи, выбросив добрую половину накопившегося хлама.
Но к концу недели я заскучал. Неестественно спокойное течение дней, без волнений и опасности, оказалось для меня не совсем привычным после десяти суматошных лет, проведенных в вечном поиске всевозможного криминального сброда. Друзей у меня не было, и я стал задумываться над тем, чем себя занять.
