«Вертер», этим вечером… | страница 20



— Сколько лет вашей прабабке?

— Девяносто семь. И вот уже десять лет она молчит. До сих пор никто не знает почему. Я подозреваю, что она просто больше не испытывает нужды говорить. Может, ей кажется, что она уже все сказала. Или сказала слишком много.

Орландо закинул ногу на ногу.

А Карола? Круглый год в этом особняке, в окружении стариков… Почему она не бросит этот странный образ жизни? Во всей этой истории был налет жертвенности и загадочности. Как и старики, она пошла на добровольное заточение. Можно сказать, отказалась от настоящей жизни. Предпочла уединиться со своими предками в глубине лесов, за толстыми стенами. Почему?

— Вы совсем не рассказываете о себе.

Она бросила на него дурашливый взгляд.

— Я видела вас в «Лоэнгрине». Немецкое телевидение транслировало ваш спектакль. Разумеется, это Эльза заставила нас посмотреть.

— Надеюсь, по другим каналам в тот вечер не было баскетбола. Но к чему вы это говорите?

Круговым движением она раздавила окурок в пепельнице, свободной рукой сильно потерев нос. Он так никогда и не поймет, почему именно этот жест заставил его окончательно признаться себе, что он по уши в нее влюбился.

Что-то подобное он чувствовал впервые после Антонеллы Маджиоратти.

Это было на втором курсе Туринской консерватории. Долговязая, рассеянная и загадочная девушка, которая рассказывала ему о Данте и целовала его пальцы в закоулках Нижнего города… Они строили планы на будущее: после женитьбы он будет петь, она же напишет сюиту по мотивам «Божественной комедии» и будет варить суп по-итальянски для кучи детишек. Она не вернулась в консерваторию ни в сентябре, ни в начале следующего учебного года, а вскоре он получил письмо, полное аллюзий из Греченто[1]. Между двумя цитатами из Алигьери в нем сообщалось, что Антонелла повстречала на пляже в Рапалло мускулистого сорокалетнего шведа, бывшего десятиборца, и теперь уезжает с ним в Стокгольм, где планирует заняться переводом величайшего итальянского поэта на шведский. Иногда он спрашивал у себя, по-прежнему ли она целует пальцы мужчин, которых любит.

— Вы не слушаете, когда к вам обращаются?

Он подскочил. Боже мой, наконец-то свершилось! Решено. Я увезу ее сначала в Вену, потом в Нью-Йорк, потом… что там дальше в программе гастролей? Я буду брать ее с собой повсюду. Мы поженимся там, где она захочет. Или не поженимся вовсе. Толчея журналистов — мы избежим этого, предупредив лишь друзей и Джанни. Музыка. Она войдет в тот момент, когда скрипки сменятся духовыми… Однако они пока еще здесь, и все их сердечные струны напряжены… Волна нахлынувших чувств… Последние ноты, разбросанные вперемежку, тонут в фанфарах, и мелодия затихает… Боже, я идиот, но какое это счастье!