Наверное, я — идеалист.
Под коленки словно кто-то слегка подопнул — началось.
На десять, на пятнадцать ступенек вверх прокатившейся живой волной расправлялись плечи, выпрямлялись спины, блестели глаза, улыбки освещали молодеющие лица, вытравливая горечь и неурядицы, и мир становился ярче, будто протертый от пыли тряпочкой. Люди в нем становились ярче. Сплоченней. Цельней. Добрей.
Они даже сходили, будто устремлялись вдаль. В космос. В иную, лучшую жизнь.
Один раз я заревел прямо на сеансе. От гордости, что мы можем быть такими. От обиды, что мы такое потеряли.
А иногда казалось, что под сводом станции люди вот-вот, не сговариваясь, грянут хором нечто задорное, боевое. "Легко на сердце от песни веселой!". Или "Не кочегары мы, не плотники, да!".
Но нет, они просто расходились, окрыленные, радостные, по-настоящему живые. Дети скакали, кое-кто оглядывался удивленно, мол, с чего бы так хорошо.
Мягкая, ватная слабость поднималась по ногам.
— Колька!
— Д-да.
Раскрасневшаяся, удивительно красивая Ритка, налетев, обняла меня, задышала в лицо мятным леденцовым ароматом.
— Это просто супер! Какой же ты молодец!
От нее веяло напористым, веселым счастьем. Она взяла меня за руку, прислонилась к стене рядом. Закрыла глаза.
Люди текли.
— Так хорошо.
Пустея, я думал, что да.
Понимаешь, говорил мне Сергей, я сам часто замечал, что люди ни о чем не думают. Они идут, а в головах у них — фоновый шум. Это даже не мысли, это какие-то обрывки, ошметки мыслей, череда помех, как в телевизоре с редкими картинками каналов. Они словно бы не живут, вернее, это нельзя назвать жизнью, это существование робота, механизма, у которого нет программы, или она испортилась. Достаточно заглянуть в глаза — тусклые, понимаешь?
Для чего вот они живут? Разве они понимают? Разве осознают? Разве стараются приблизиться к пониманию?
Посмотри, говорил мне Сергей.
Кажется, мы стояли на "Восстания", у стены, и я задирал голову на плотную толпу, текущую по ступенькам перехода.
Ты думаешь, они счастливы? — спрашивал он со странной гримасой. Ты думаешь, они знают, что такое счастье?
Голос у него подрагивал.
Мне жалко их. Мне ужасно жалко их, говорил он, словно с каждым словом ему делалось больно. Им кажется, что они живут. Вернее, они думают, что это жизнь. Бесцельная суета, за которой ничего нет, это жизнь. Деньги — это жизнь. Погоня за еще большим количеством денег — жизнь. Вся жизнь впустую. Вся. А потом они умирают…
— Коля.
Я открыл глаза.
