Я говорил раздраженно. Думаю, что меня равно задевали и его гнев, и его детская непосредственность. И вообще, индеец и все, что с ним связано, чем-то отвращает меня. Не будь его, не было бы и самых горьких моих разочарований. Кроме того, должен сказать, что моя покалеченная нога болела невыносимо. Жалкое оправдание! И поделом мне, что получил я самый прямой ответ.
- Я сказал, что во мне кричал страх. И страх еще слабое слово. Ужас. Гуоттарол правильно напомнил мне о веревке. Да, веревка вдохновила меня. Она вселила ужас в мою душу, и душа закричала.
Стыда, судя по всему, индеец не испытывал. Он говорил спокойно, нисколько не волнуясь. Но что-то в его лице заставило меня пожалеть о своих словах и попытаться загладить вину.
- У тебя огромная душа - крик был громоподобный. Индеец встал. Спокойно посмотрел на меня. В его глазах было смирение. И боль.
- Только что, когда я работал в трюме, я еще раз выучил один урок. Больше всего шума от пустых бочек. Гуоттарол, ты должен понять меня. Громче всех кричит трус. Я трус! И в моем крике нет ни бога, ни высшей силы, ни Золотого Человека. Я, Кристобаль Гуаякунда, изливал в крике свою трусость. Кричал как трус и сражался тоже как трус. Ты никогда не видел, как дерется черная крыса, ужаленная змеей? Ее ярости нет предела. Разве это мужество?
- Но Паломеке... - запротестовал я. - Когда ты убил его...
- Я напал на него сзади. Как трус, который не решался остановить руку своего хозяина, когда тот порол его от скуки. Как трус, дождавшийся темноты и прихода войска, которое, как он думал, вел бог.
- Почему ты считал меня богом?
- Из-за твоего имени. Гуоттарол. Гуатавита. Теперь понимаешь? Я строил на песке. Между нами нет той разницы, какую ты видишь. Я тоже жил вымыслами. Твой выдуманный бог - это еще пустяки. Мое убеждение, что я знал свой крик, намного глупее. Сейчас я понимаю, что над телом Паломеке я кричал в паническом страхе. Криком пустого человека. Криком труса. - Он постучал костяшками пальцев по груди. - Огромная душа? Я не знаю размера моей души, Гуоттарол. Я родился в горах. Мы, чибча, рождаемся с большими легкими и широкой грудью - так мы устроены. У меня нет ничего, кроме трусливого крика!
- А смерть моего сына? - спросил я тихо.
Индеец не ответил.
Он смотрел на мой флаг, развевавшийся на ветру.
- Как-то утром я взобрался на мачту, чтобы прочитать слова, - сказал он. - Я не смог. Это не испанский язык. Английский?
