Козеру, видно, и сюда «что-то» завело, как оно всегда водит таких пьяниц, горьких да непутевых.
Сойдясь на лесопильне, все толпой обступили Яська, который мастерил шестерню; рядом лежали водяное колесо и три гладко выстроганных вала.
— Что же это такое будет, а? — спросил любопытный Блажек.
— Гонтовня, — тихо ответил Ясек, поднимая голову.
— Это что же?
— Гонтовня! — громче повторил Ясек.
— Я понимаю, а что это?
— Увидите…..
— Это, стало быть, такая маленькая лесопильня, — объяснял Щипта, всегда старавшийся казаться умным, — тут вон вал, там водяное колесо, а сейчас он ладит шестерню. Не видите, что ли?
— Да вижу.
— Так чего же спрашивать?
Все прикидывались, будто понимают, хотя никто не знал, что это будет.
Между тем пила с яростью вгрызалась в дерево, осыпая доски опилками. Пришел из хаты Собек и, шаркая керпцами[2], стал отгребать опилки в сторону.
— Михал! К пиле! Доходит! — крикнул он, оборачиваясь к мужикам. Все задвигались. Михал с Янтком закрыли воду, Ромек повернул рукоятку. В пилу задвинули новую доску, и пущенная в ход лесопильня снова заскрежетала. Одни вернулись к Яську, другие окружили костер, разложенный возле лесопильни.
— А он, скажу я вам, такое тут смастерит, этот Ясек… — начал Запала, — И не говорите!
— Надумает, смекнет то да се — и сделает.
— Известное дело, он мужик искусный…
— Талант — он и есть талант. Тут ничего не скажешь. Только тихоня, с людьми он обходиться не умеет.
— Вот то-то! С ним, скажу я вам, много не потолкуешь…
— Уж это нет!
— Такой думщик…
— А выкопали вы картошку? — спросил Щипта, обращаясь к Енджею.
— Да выкопать, скажу я вам, бабы могли бы, если бы они со льном управились. Времени, сами знаете, было немало. Но то одно, то другое, так оно, скажу я вам, и проходит зря. Я говорю бабе: «Принимайся, дескать, живее, не мешкай…» Но бабы — одно слово бабы.
— Им не к спеху.
— Не к спеху. Ей, скажу я вам, только бы возиться в хате у печки, а работа пускай дожидается. Не заяц, говорит, не убежит.
— Так они всегда. Вот и моя…
— Михал, к пиле! Доходит! — крикнул Собек.
Сатры мигом вскочили — мужики грелись, усевшись вокруг костра на толстых бревнах. Один Козера шатался взад и вперед, то поглядывал на Яська, то снова возвращался к костру. Что-то внутри жгло его, словно угрызения совести, и он искал, перед кем бы излить душу. Наконец нашел.
В стороне, возле пилы, сидел на низенькой колоде Собек и, постукивая керпцем, что-то насвистывал. Его мало занимали собравшиеся мужики. Изо дня в день он их тут видел и всех знал, а они его — еще лучше. Он раскачивался и свистел, время от времени отпуская для пущего форсу крепкое ругательство.
