— Не бойтесь! — важно ответил мальчик. — Да хоть бы я и сказал, он не поверит.
— Ты чего же не ешь?
— Не хочу… Опять мне спать не даст…
— Что?
— А меня, чуть я побольше поем на ночь, все что-то душит во сне.
— Богач проклятый! Скряга! — бормотал Юзек у окна.
Мать вымыла ложки в миске и помои выплеснула в ведро.
— Ну, пора спать. Ты, Войтусь, где ляжешь?
— Я? Да где попало.
— Оставайся у нас. Ляжешь с Юзком или с Зоськой. А не хочешь, на лавке тебе постелю, вот и выспишься.
— Нет, крестная! Пойду я, залезу в сарай за током. Утром меня нескоро найдут, я и высплюсь…
Говоря это, он обнял «крестную» и убежал.
— Завтра приду со скрипкой! — крикнул он из сеней.
— Приходи! — выбежала за ним Зоська. — Смотри не забудь!
— Не забуду! — донеслось с ручья.
— Зоська, прочитай молитву, и ложись, — позвала ее мать. — А ты, Юзусь, разувайся, пора уже…
— Завтра праздник, — сказал Юзек.
— В костел надо итти.
— А кто пойдет?
— Ступай ты к обедне… Я бы пошла, да мне не в чем…
— Я пойду, я! — просила Зося.
— Ты читай молитву! Слышишь?
Через минуту все трое спали как убитые.
Наутро позавтракали чем бог послал и после долгих споров порешили на том, что сказала мать.
Зоська погнала коз в молочай, матери нечего было надеть, и она осталась дома, а Юзек собирался к обедне.
— Поторапливайся, время бежит, — подгоняла мать. — Грех опоздать на проповедь в костеле.
Юзек обул керпцы, натянул белые суконные штаны.
— Дайте мне рубашку!
Мать сняла с колышка чисто выстиранную, выкатанную вальком сорочку и подала ее сыну. Поверх нее Юзек надел белую безрукавку и накинул на плечи хазуку[8].
— Ну, я пойду!
— Не задерживайся по дороге и не сиди там долго… да помолись и за меня! — прибавила мать, когда Юзек выходил из сеней.
Перемыв после завтрака миски, Маргоська подмела глиняный пол и села у окна. Долго она сидела, погрузившись в тихое раздумье, пока не стало ее клонить ко сну. Она поднялась, взяла четки и вышла из хаты. Тут она уселась на высоком пороге, обернувшись лицом к воде. Потом перекрестилась и зашептала первую молитву. Шептала наизусть, за первой вторую и третью, а мысли — самые разные — проносились у нее в голове. Видит она: люди идут вниз, за ручей… к обедне идут, ближние и дальние, идут со всех сторон… Пошла бы и она с ними помолиться пречистой деве… Да ничего не поделаешь. Нечего ей надеть… нечего… а в лохмотьях зазорно предстать перед господом богом, да и грех это немалый… Иисус Христос, может, и простил бы ее, не отверг, а вот люди — с ними-то хуже, куда хуже… Пойдут шушуканья, смешки…
