Джабира пошевелилась, потянулась, пробормотала что-то спросонья и открыла глаза.
– С добрым утром, красавица. Как ты себя чувствуешь?
Она попыталась приподняться, но тяжелое, словно налитое свинцом, тело вновь придавило ее к постели.
– Хорошо, вот только какое-то… странное ощущение. Что со мной было? Последнее, что я помню, это… – Наконец память вернулась к ней, и она с ужасом посмотрела на Мустафу. Он почему-то многозначительно улыбался, и ей захотелось ударить его. – О Аллах! Ты опоил меня!
– Нет, не я, – последовал ответ. – Если тебе так уж нужен виновный, то это Салима, но не суди ее слишком строго. Она не хотела причинить тебе вреда. Просто немного коварного снадобья, не более того. В следующий раз, обещаю, ничего подобного не повторится. Я хочу, чтобы ты полностью отдавала себе отчет в своих действиях и… желаниях. Удовольствие, которое ты получишь, будет ничуть не меньше, чем этой ночью…
Он прижался к ней сзади и ласково обнял; его ладонь легла на ее грудь, мягким, плавным движением описала круг и скользнула вниз, на живот.
Джабира плохо помнила прошлую ночь, но, когда руки Мустафы вновь коснулись ее, пробудилась память тела, мгновенно воссоздавшая образ былoгo наслаждения и подсказавшая, что будет дальше. Но вместе с этим она как бы снова почувствовала ту пронизывающую боль первого проникновения.
– Мустафа, ради Аллаха, пожалей меня! Я еще не вполне оправилась после того, что было, и мне бы хотелось…
– Аллах вряд ли поможет тебе, моя сладкая. Доверься мне, и тебе сразу станет легче. Но почему ты не предупредила меня?
– Предупредила? О чем? – непонимающе посмотрела на него Джабира, все еще до конца не стряхнувшая с себя остатки сна.
– Что ты девственна!
– Так ты понял?
– Клянусь бородой пророка, ты воистину странное существо! – изумился шейх. – Разумеется, понял. Но почему ты не сказала?
– А ты бы мне поверил?
– Не знаю… Впрочем, теперь уже поздно говорить об этом, но я рад, что оказался у тебя первым. Поверь, для мужчины это очень важно.
– Для женщины тоже важно, кто лишает ее невинности, но только если это происходит наяву, а не во сне!
– Так ты ничего не помнишь? – Мустафа не на шутку расстроился. И сам удивился этому. Было в дикарке что-то, что задевало не столько его пресыщенное тело, сколько жаждущую настоящих чувств душу.
О, она помнила все, но так, словно это происходило не с ней, а с кем-то другим. Единственным острым ее воспоминанием была пронзительная боль, вслед за которой пришло и наслаждение – неведомое прежде и сладостное, но все остальное расплывалось, как в тумане.
