И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты | страница 61



Ил-2. «Аспидный»


Обломков самолёта из-за нагромождённых каменных глыб со стороны моря и сопок было не видно. Он аккурат угодил в естественный котлован, ставший братской могилой для бывалого экипажа. Только порывы ветра теребили разорванные алюминиевые листы обшивки лайнера, разнося по окрестностям дребезжащий металлический звук беды. Солнце клонилось к закату. Наступала особая полярная тишина. Васягин смог различить журчание ручейка и хлопот крыльев птиц, гнездившихся где-то неподалёку. Они покинули из-за грохота и пожара свои убежища и теперь возвращались обратно.

Холод. Пронизывающий всё человеческое естество холод доводил до исступления. Сознание Васягина застилала картина ужаса крушения и кровавого месива. Тело задеревенело. Рядом с ним тлел страшный костёр: то догорало разорванное на части тело второго пилота, вернее, нижняя часть туловища, пристёгнутая к сиденью привязными ремнями. Останки скелета командира корабля вперемежку с кусками обшивки и материи разбросало в разные стороны. Окрестные валуны были чёрными от сажи – то горело разлившееся авиационное топливо. Собрав остатки сил, Васягин придвинулся к кострищу и… сначала засунул свою перебитую руку в угли, ничего не почувствовав, потом здоровую. Запахло палёным человеческим мясом.

«Только бы не зря, только бы всё это не зря, – выстукивал молоточек в голове штурмана. – Только бы спастись. А может, не надо? Нет, надо. Надо жить. Для неё, для себя. Только бы все эти муки не зря…»

Таинственный молоточек в голове выстукивал стихотворные строки:

Я для тебя останусь жить,
Засовывая руки в пепел.
И только злой, холодный ветер
Швыряет мне его в лицо.

…Сколько прошло времени с момента крушения самолёта – неизвестно. Васягин уловил новые, незнакомые звуки, вернее, шорохи, непохожие на те, что чудились ему ранее. Он потянулся было к кобуре, но понял всю тщетность своей попытки – переломанная в нескольких местах рука даже не шевельнулась.

Абсолютно седой старик удобно пристроился на каменном уступе и мирно курил почерневшую от времени трубку. Нестерпимая боль в руке и ноге, едкий дым самосада вывели штурмана из забытья.

– Не шевелись, однако. Не нужно. Уцелел только ты. Мои сыновья вытащат тебя отседова. Они схоронят останки. Много крови потерял. Думали, не спасём.

Его неторопливая, отрывистая манера говорить внушала доверие.

Васягин хотел было поблагодарить своего спасителя, но сумел лишь пошевелить краешком губ. Этого старику оказалось достаточно. Он по-доброму улыбнулся, показав ровные, пожелтевшие от курева зубы. Сеточка глубоких морщин вокруг его глаз изобразила какой-то одной ей ведомый рисунок и стала ещё более выразительной.