Мучило беспокойство за Сашку и мать. Как там отчим переживет унижение? Обычно Гена их не трогал и срывал плохое настроение на мне. Но сегодня все было не совсем так, как обычно. Или совсем не так? Если бы Вовка не переехал, я мог бы сейчас завалиться к нему, и меня бы пустили без объяснений. Но теперь он жил с матерью в Купчино, бабушка его умерла, номер Вовкиного телефона был записан в какой-то из моих школьных тетрадей. Адресом я так никогда и не разжился. Оставалась еще, правда, бабушкина дача в Толмачево, которую мы втайне от предков посещали вне сезона. Но до Толмачева еще требовалось доехать, а в карманах – одни дыры. К тому же не хотелось прибавлять к списку моих преступлений против человечества еще и взлом, да и старого друга подставлять. Но переночевать где-то надо, и поесть я не успел…
От мрачных размышлений меня отвлекла одинокая фигура, возникшая из сгустившихся за кругом света теней. Облаченный в длинный, парусивший на ветру плащ человек именно возник – словно соткался из темноты в паузе между вспышками шипевшей над нами неоновой лампы. Только что вокруг никого не было – и вот он уже торчит на краю тротуара, будто всю жизнь только и делал, что ждал тут автобуса.
Я насторожился и стал исподтишка рассматривать стоявшего вполоборота незнакомца, раздумывая, не дать ли деру. Свободный плащ, вроде дождевого, укрывал его с головы до пят. Шляпа с мягкими полями, которую непонятно почему не сдувал разошедшийся ветер, была нахлобучена на уши. А погода расшалилась: сухие листья и беспризорные бумажки стайками носились по асфальту, закручивались вихрями, отрывались от залитой мазутом земли и уносились в ночное небо, словно огромные бабочки. Это зрелище завораживало, прямо как в «Американской красавице». Поздний пассажир глазел себе на мусорную возню и попыток завязать контакт не делал. Это усыпило мою бдительность.
Лампочка в фонаре на мгновение погасла, а когда снова зажглась, незнакомец стоял рядом со мной – так близко, что плащ почти касался моих колен. Я дернулся и поднял глаза. Фу ты, ну ты! Это был не незнакомец, а незнакомка, только высокая, как баскетболистка! Из-под шляпы струились длинные каштановые локоны, отличавшиеся каким-то особенным блеском, какой бывает только в рекламе шампуней и краски для волос. Хотя на лицо падала тень, я рассмотрел, что оно длинное и породистое, как у мачехи из пиндосовского фильма про Золушку. Губы, накрашенные алой помадой, улыбались, и ей это шло. Глаза были большие, но слишком круглые, чтобы назвать их красивыми. Огонек, плясавший в их темной глубине, припечатал меня к месту крепче клея «Момент».
