Послышалось лязганье затворов винтовок. Снова закричал старший конвоир:
– Партия, предупреждаю: шаг вправо, шаг влево – применяем оружие без предупреждения. На месте шагом… марш!
Сотни пар ног стали отбивать шаг на мерзлой земле. Конвойный прислушивался, проходя вдоль рядов, потом скомандовал:
– Партия, вперед за конвоиром шагом… марш!
Прошли с километр или более, а затем последовала другая команда:
– Партия, бегом марш.
Обессиленные женщины с трудом побежали. Ряды расстроились. Последовала команда:
– Партия, стой! Выровняться в рядах. Я вас научу советскую власть уважать.
Конвоиры ходили вдоль рядов и били прикладами женщин, не успевших выровняться. Самойловой достался болезненный удар прикладом в бок от старшего конвоира. Она скрючилась от боли и зло выкрикнула:
– Звери! Палачи проклятые!
– Ах ты, контра недобитая. Ты на кого свое хайло раззявила?
К нему подскочили другие охранники, выволокли Самойлову из строя и стали избивать.
– Дайте я ее пристрелю за попытку к бегству, – суетился вокруг них один из конвоиров, передергивая затвор винтовки.
– Не надо, – урезонил его старший конвоир, – у меня эта сука на карантине сама повесится.
Когда партия прибыла в карантинные бараки и, пройдя еще многие унижения и издевательства, осталась на ночь в бараке, Самойлова сказала Анне:
– Мне теперь кирдык. Сама виновата, уж мне ли не знать, что эти цепные псы так болезненно самолюбивы. Печень у меня больная, а эта гадина прямо по ней прикладом. Ну да ладно, что ни получилось, а скулить поздно. Вы мне сейчас, девчонки, отходную отпойте. Жила не по-христиански, хотя бы помереть по-божески.
– Как это живьем хоронить, – укоризненно покачала головой Акулина, – вон чего придумали.
– Считайте, что я покойница, – усмехнулась недобро Самойлова, – просто захотелось молитву послушать. И чтобы непременно пропеть. Как вы, сможете?
– Мы вам что-нибудь другое споем, – предложила Анна, – сейчас пост Великий идет, мы из постовой службы.
Анна запела партию сопрано, а Акулина стала вторить ей альтом:
– «Да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою, воздеяние руку моею, жертва вечерняя».
Пока они пели, прекратились ругань и свары уголовниц. Барак притих.
Самойлова сидела со странной улыбкой на лице, и слезы непрерывно струились из глаз бывшего члена террористической организации эсеров. Она не плакала на допросах в лубянских подвалах. Не плакала, когда ей сообщили о расстреле мужа. А сейчас она плакала и не замечала этого. Когда девушки закончили петь прокимен, она обняла их и поцеловала каждую.
