Чем мог, помогал Иван Иванычу: дров напилит, воды натаскает, в огороде подсобит, в доме что починит. Как-то раз собак купать вызвался… А однажды стянул с базы, где грузчиком по ночам работал, мешок крупы — большой дефицит, чтобы животину кормить чем было. Старик не принял. Пришлось обратно вернуть.
— Где пропадаешь? — недоумевали пацаны.
Лютый отмалчивался. В последнее время избегал приятелей. Всё чаще тянуло в дом на окраине.
— Ты в курсе: Лютый к Однорукому зачастил? — спросил как-то Гнилой Пашаню.
— Зачем? — не понял тот.
— А он там кошечкам и собачкам зады подтирает, сам видел, — ухмыльнулся Гнилой даже не с презрением — со снисходительностью. Сплюнул.
— Брешешь! — выпучил глаза Пашаня, выжидательно сунув руки в карманы: хотелось подробностей.
— Да ты сам спроси. Что, Серёга, брешу?
Лютый молчал.
— Собачек полюбил? — вновь заговорил Гнилой с издёвкой. По лицу бродила кривая улыбка.
Пашаня разинул рот — не верилось как-то. Знал: Гнилой давно на место вожака метит. Может, оттого и врёт? Разве уважающий себя пацан, тем более сам Лютый, станет унижаться — старику убогому помогать?
Обнажив в усмешке десны, Гнилой предложил:
— Айда вместе — проведаем Однорукого. Я там подсуетился: сюрприз старикану устроим.
— Пошли! — обрадовался Пашаня. «Сейчас и проверим, кто из вас врёт…» На Лютого даже не взглянул.
— Стойте! — с притворным равнодушием сказал Лютый. — Я с вами!
Тонкий серп месяца, бледный, еле заметный, стоял посреди неба. Дни были ещё теплы и по-осеннему ласковы, но сейчас от холода земля гулко звенела под ногами. Лютый понуро шёл следом. Наверное, впервые чувствовал себя беспомощным, растерянным, как заблудившийся ребёнок, слабым. В душе — страх: тёмный инстинктивный ужас, который испытывает бык, ведомый на бойню. Что-то задумал Гнилой… Сердце ныло приторно от собственной трусости — остановить, помешать Гнилому нет сил. Боялся длинного языка, дорожил авторитетом. Ведь он не кто-нибудь — Лютый!
В доме Иван Иваныча горел свет.
— Тут Однорукий, — шепнул Гнилой, отодвигая хлипкую доску забора. — Ну что, порадуем ветерана: устроим ему День Победы!
В темноте чиркнула спичка, в нос шибанула удушливая вонь.
«СОЛЯРКА!»
— Не-ет!! — закричал Лютый, но было поздно.
Жухлая трава, кусты, окоченелая земля вдоль забора мгновенно схватились огнём. Лютый содрал фуфайку, чтобы сбить пламя — поздно. Огонь лизнул забор, лихо перекинулся в сад, с жадностью бросаясь на новые жертвы — старую, облетевшую липу, будки, сарай…
