— Один тоже ничего не помнил, пока к нему с небес сам Даниил не спрыгнул, — ухмыльнулся доктор Лада. — К тебе ночью никто из святых наших не являлся: ни Солженицын? Ни Сахаров? Ни святой Алексий?
— Спал я, — повторил Петя упрямо. — Спал без задних ног. Ничего не помню. Никто не являлся.
— А вот твои товарищи докладывают иное, — строго сказал воспитатель, который расспросил дюжину Петиных знакомцев по комнате, прежде чем его пригласить с собой. — Говорят, не было тебя ночью в спальне и товарищей твоих не было. Будто явились втроем только под утро и вид у вас был как у нашкодивших псов.
Раз за разом употреблял профессор свой вопрос, и вдруг он «сработал». Трусливый Петя начал «колоться». Правда, делал он это очень аккуратно, не теряя долларовой перспективы.
— Зарок я дал, — твердил Петя упрямо. — Не открывать ничего, что видел. Вы нас, — обратился он с укоризной к директору, — Станислав Егорыч, сами учите правде и слово держать. Как же я солгу перед товарищами своими.
Делать нечего, директор распорядился привести товарищей. Привели, но не тех. Тут ошибся уже служка. Он снял двух с ближайших коек. Эти двое разом сознались, что они и есть ближайшие и единственные Петины друзья. Петю все очень уважали, так как он единственный в интернате был сын генерала. И внешность соответствующую имел.
Целый час убил на них Лада, пытаясь выяснить, что они делали ночью, причем злокозненный Петя утверждал, что немедленно все расскажет, как только его товарищи сознаются.
Однако мальчики оказались крепкими орешками, потому что в самом деле спали мертвым сном и ни о чем не ведали.
Наконец Лада сказал им вот что:
— Я и подумать не мог, что ложь и злокозненность так далеко успели пролезть в ваши юные души. Скажите мне, ради чего я трачу на вас свое академическое время, когда я мог бы сейчас возглавлять педагогическую миссию в Париже или, скажем, на Сейшельских островах, где круглосуточно в течение всего года стоит тропическая температура двадцать восемь градусов в тени, где бродят очаровательные светло-коричневые, как шоколадное эскимо, аборигенки.
Я изучил досье на каждого из вас. Вот вы, Сморчевский, любите Алину из параллельного шестого «б», а вы, Ботинкин, больше жизни помешаны на воскресных кремах и джемах. За ваше несносное поведение, за ложь и предательство данииловских традиций я мог бы выслать вас вон из интерната, и если я не делаю этого, то только в надежде, что вы исправитесь, перестанете болтать о том глубоком сне, в котором вы якобы находились, и честно опишете свои ночные приключения.
