— Выходи на прогулку!
Когда Уосук вернулся со двора, Варвара стояла посреди чулана.
— Это что такое? Почему не ужинал? Голодать вздумал? Ешь сейчас же!
— Эй, любезная! — крикнул кто-то из караульных. — Ты еще здесь? Поживей поворачивайся! Запирать пора.
Обычно молчаливая служанка накинулась на часового:
— А ты что горло дерешь? Парень не ест, а мне посуду убирать надо!
— Утром уберешь. За ночь съест!
— Утром с посудой возиться буду, что ли?
— Да ты что взъелась? Охота торчать, ну и торчи. На вот ключ. Запрешь не забудь принести. Мы спать пошли.
Варвара что-то буркнула.
«Она меня выпустит. А что будет с ней самой?» — с болью подумал Уосук. Но душой он был уже вне своей тюрьмы. Ключ у Варвары. Нашла-таки способ завладеть им…
— Не спи, я попозже приду, — еле слышно шепнула служанка.
Она не спеша убрала посуду. Потом она долго возилась с замком, и Уосук недоумевал: как же она откроет дверь, если сейчас запрет ее на ключ? Послышался голос Степана:
— Слепая, хорошо ли закрыла?..
Давно миновала пора белых ночей. За окном чернота. В Вилюйске ни огонька: жители экономят керосин. Лишь во дворе Разбогатеева на высоких столбах горят фонари. Разбогатеевы почему-то долго не ложатся спать. А может, это только кажется, что долго? Может, совсем еще и не поздно?..
Наконец в доме воцарилась тишина. А Варвары все нет. Но вот дрогнул тяжелый запор, дверь отворилась. В проеме, как ночная птица, — человеческая фигура.
— Спасибо, сестра!
— Иди за мной. Осторожно…
«Значит, она не закрыла замок, а только навесила его». Уосук крадучись шел за женщиной. Кухня. Уосук узнал ее по сложной смеси запахов, защекотавших ноздри.
— Возьми вот…
— Что это?
— Еда.
Они вышли во двор.
— Как мне благодарить тебя?
— Прощай. Да поможет тебе бог!
Уосук подкрался к забору, перебросил узелок с едой. Забор был высок, но Уосук подставил ящик из-под товара. В это мгновение залаяла собака. «Черт, разбудит», — подумал Уосук. Он ухватился за край, подтянулся и перемахнул через забор. Собака залаяла еще громче. К ней присоединился хор окрестных псов. Беглец нашарил свой узелок и распрямился.
— Брешите, брешите, — вслух сказал он. — Я на свободе!
