— А я что говорил?! — торжествующе воскликнул бобренок. — У нас что грибы, что репки! С петухами, правда, не очень повезло… Мелковаты.
Петух насупился, но промолчал, решив больше не испытывать судьбу. Он был, вообще-то, не дурак, и понимал, что если с обходительным Эму у него номер прошел, то с силачом Кенгом лучше не шутить. Поэтому петух удалился, сославшись на дела.
В небе послышался прощальный крик журавлей. Сидя на земле, вся огородная команда задрала головы. Журавлиная стая улетала на юг. От клина отделилась одинокая птица и стала опускаться на землю. Эму сразу узнал в ней журавушку и, не отрывая взгляда, подскочил с грядки.
— Летим с нами, — позвала его приземлившаяся журавлиха.
— Страусы не умеют летать, — грустно напомнил Эму.
— Можно попробовать, — предложила журавлиха.
— Я не могу, — помолчав, сказал Эму, — я не один…
Журавлиха поняла, что благородство не позволило бы Эму бросить Кенга и Лени, даже если бы он и умел летать. И от этого он нравился ей еще больше.
— Мы каждый год прилетаем сюда, в Ложкаревку, — сказала на прощание журавлиха. — И если ты когда-нибудь снова появишься здесь…
Она не договорила. Одна часть ее сердца хотела, чтобы этот рыжий остался в Ложкаревке навсегда, а другая кричала о несправедливости случившегося. Эта часть сердца желала ему поскорее оказаться дома, на родине. Поэтому журавлиха не смогла закончить фразу. Она поднялась в воздух, сделала круг над огородом, уронила к ногам Эму перо и полетела за клином журавлей. Вскоре птица превратилась в точку, а потом и вовсе слилась со стаей.
Эму хорошо понял, о чем не договорила журавушка. Он бросился на землю, ритмично забил крыльями и, запрокинув голову, стал биться затылком о собственную спину. Он рычал подобно льву, и его бас поднимался к небу вслед улетевшей стае. Но звук его голоса уже не мог догнать исчезнувший клин, и через некоторое время Эму затих.
Растроганная баба Маня украдкой смахнула слезинку и ушла в дом — проверить, «как там Лени».
— Смотри-ка ты, — вздохнул дед Авоська, усаживаясь на ступеньку крыльца, — прямо как у людей. В каждом теле душа трепещется…
Дед был поражен в самое сердце, ведь он тоже ухаживал за бабой Маней, а потому понимал страуса как никто другой.
Он кашлянул и удивился сам себе:
— Чего-то я стал слишком сентиментальный… Старею, что ли?
Дед долго еще сидел на крыльце у бабы Мани, пока небо не потемнело, и на нем не высыпали звезды — как утверждал Эму, вверх ногами. В воздухе плавал густой смешанный запах яблок и сена.
