— Предположим… — сказал кюре.
— Нет, никакого «предположим».
— Дай мне договорить. Однажды на ярмарке в Лонгви, я тебе говорю про ярмарку в Лонгви двадцать лет назад, а то и больше, когда слава о ней доходила до гор и туда собирались и стар, и млад. Так вот, помню, я сам видел там человека, в котором бесовского было не больше чем в тебе или во мне и который показывал полдюжины змей, делавших всё, что он только захочет, исключительно по одному его свисту. Ты вот молодой, а когда повидаешь свет, как я, то многие вещи уже и не удивляют.
Кюре не хотел допускать даже того, что эта девица обладала способностью доставлять дьявольское удовольствие. Он ощущал в себе игривость и боевитость радикального франкмасона, попирающего католические таинства с помощью очевидных истин, подтверждаемых наукой и разумом. В конце концов это упорство стало раздражать Арсена.
— Странно всё-таки получается. По воскресеньям в ваших проповедях только и речи, что о дьяволе: он и тут, он и там, а когда появляется настоящий дьявол, вы вдруг в него уже и не верите.
Кюре покраснел, но к счастью для него, Арсен этого не заметил. Священник оказался в трудном положении.
— Постараемся не быть опрометчивыми, — с некоторым замешательством произнёс он. — Не нужно смешивать веру с суеверием.
— А я ничего и не смешиваю. Я вам рассказываю, что со мной случилось. Теперь, если вы не хотите верить, что это была Вуивра, я не могу заставить вас поверить. Единственное, чего я хочу, так это того, чтобы вы отпустили мне грех.
Кюре вспомнил, что имеет дело с больным человеком, с одержимым, и решил быть подипломатичнее.
— Ладно, — сказал он, — зачем нам спорить? Просто мы называем одни и те же вещи разными именами, вот и всё.
В конечном счёте он нашёл ещё один способ настоять на своём, наложив на грешника незначительную епитимью, как если бы проступок существовал только в воображении исповедующегося. Поскольку желающих исповедоваться больше не было, он прошёлся немного по церкви вместе с Арсеном и поговорил с ним о разных мелких событиях, случившихся в Во-ле-Девере. Спокойный голос Арсена, здравый смысл его высказываний заронили в сознание кюре некоторое беспокойство. Казалось маловероятным, чтобы вот этот парень был одержимым или стал бы врать, желая привлечь к себе внимание. Кроме того, кюре знал его достаточно хорошо, знал, что он принадлежит к числу тех надёжных и здравомыслящих католиков, которым не грозит погибель в пламени мистического исступления. Католическая религия и в самом деле представлялась Арсену чем-то вроде образцовой фермы, которой он хотел бы управлять. Бог давал работу и умел отличать хороших тружеников от плохих. Пользующиеся доверием хозяина святые были крепкими, хорошо знающими своё дело бригадирами, которым пошли на пользу занятия в вечерней школе. Дева Мария, обходительная мать, являлась украшением дома, и её приятная улыбка упорядоченной и безупречной женщины пробуждала в сердцах подёнщиков соответствующую нежность. Царство дьявола олицетворяло расположенное неподалёку от фермы зловещее кабаре. Механическое пианино, крики и смех привлекали туда работников, которые напивались допьяна, обнимали девок и тратили силы, которых потом им не хватало во время уборки урожая. Самым трудным было найти на этой образцовой ферме место для Иисуса. Не чужой, разумеется, в семье, сын, но без желания распоряжаться или следить за хозяйством, да и в речах какая-то мягкость, какая-то двусмысленность, никак не располагающие к работе. В общем, Арсен охотно определил бы его куда-нибудь по медицинской части. А если честно, то и вообще обошёлся бы без него. Такое представление о царстве божьем, разделяемое, кстати, в общем и целом остальными крестьянами Во-ле-Девера, почти одобрялось священником. Он видел в этом гарантию верного толкования заповедей Христа и правильное понимание римского католицизма, на который он смотрел как на умеренную конституцию, навязанную Евангелием. Прощаясь, кюре чуть было не попросил Арсена сообщать ему в случае чего о поведении и поступках Вуивры, но ложный стыд помешал ему сделать это, и он пошёл к себе, одолеваемый сомнениями.
