— Может, до ветру иль перекурить. Попер прямо на Лисовского, ничего в темноте-то не видно. Ну, а Лисовский возьми да и закрой ему лапой хайло. А я пособил. Ноги попридержал. Что мне оставалось делать. И вдарил разок, другой, чтоб не дергался. Я б потихоньку ушел оттуда, не связывался бы, а Лисовский шепчет: «Жалкий трус! Скотина!» Ну, как тут?..
Бойцы с любопытством разглядывали немца.
Нервно зевая и подхалимски часто хлопая глазами, пленный что-то торопливо говорил.
— Сколько вас в этой деревне? — крикнул Чудаков.
Пленный попятился, не отрывая взгляда от всклокоченной бороды Лисовского, больше он ни на кого не смотрел.
— Чего это он зевает? — хихикнул Коркин, но хихиканье у него получилось какое-то жалкое. — Не выспался.
Ему ответил Василий:
— Вот как поймают фрицы, тоже зевать будешь.
Тут, к удивлению красноармейцев, Лисовский заговорил на немецком языке, сбивчиво, неуверенно, повторяя слова, но заговорил.
— Ну!
На губах немца то появлялась, то исчезала робкая, дрожащая улыбка, образуя возле рта мелкие горестные морщинки.
— Это шофер, — сказал Лисовский. — А в доме есть еще один — ефрейтор. И женщина какая-то. Трудно… разобрать. Видно, наша женщина. Продукты… Автомат. Они застряли… с машиной что-то. Так я понимаю его. Должны уехать утром. Все!..
«Где он научился по-немецки», — подумал Чудаков и спросил: — Ты что хочешь делать?
— Надо взять второго.
— Но ведь близко немцы.
— Надо уходить! — вскричал Коркин.
— Убегай, дорогой! — Лисовский повернулся к Чудакову: — Немцы где-то далеко. Он говорит, что далеко. А эти застряли. Подстрелим второго в окошко — и конец делу. Так и так начали уж. Куда мы сейчас пойдем. Все мокрые. И целый день не ели. А у них там продукты. И автомат…
«До чего все же легкомысленный, — подумал Чудаков. — Ведь их там могло быть не два, а двадцать».
— А этого немчика придется кончить, — сказал Лисовский. — Куда мы с ним?
Весна и Василий угрюмо молчали. Коркин согласно закивал головой. Чудаков нахмурился: «Убить. За что? Шофер, мальчишка…» Все в душе Ивана поднялось против этого. Взять и просто так убить, как клопа, таракана.
— Пусть лежит.
Они еще некоторое время решали, как быть, спорили, потом связали пленному руки, и Чудаков сказал:
— Никуда он не денется, пусть лежит.
Пошли. Впятером. Дождь совсем разошелся, шебаршит, булькает, хлюпает под ногами, и в звуках этих что-то тревожное, чужое.
Пиджак, рубаха и брюки у Чудакова промокли насквозь, стали узкими и тяжелыми; по спине к пояснице стекают бойкие струйки.
