Юля Рогачева вышла на дежурство в четверг. Понедельник по ее графику был нерабочим днем, а на вторник и среду ее отпустили в Саратов – на свадьбу брата. Уезжала Юля с нехорошими предчувствиями: за подозрительной баночкой те двое так и не пришли. И вот сейчас она первым делом устремилась в служебное помещение, к холодильнику. Все так и было – баночка стояла на месте. Вряд ли кто-нибудь из коллег ее трогал. Юля взяла двумя пальцами эту непонятную баночку и, вынув из холодильника, посмотрела на свет, – какая-то козявка лежала на дне. По идее, надо было бы обратиться в милицию. Но что еще скажет Валерий Витальевич? Юля представила, какой нагоняй устроит ей старший менеджер. Она подумала-подумала и решила ничего никому не говорить, не показывать. Баночку задвинула в левый угол на верхней полке и заслонила от посторонних глаз пакетом с инжиром. Пусть там стоит, авось обойдется.[1]
Раздался выстрел из ружья – опять! Я чертыхнулся и пошел к Матвеичу.
– Пал Матвеич! сколько можно?… У нас дети спать легли.
Он испугался за детей:
– Как легли? Уже? Я не знал… я не думал…
А сам положил вороний труп на садовый столик и тесак в руке держит. И вдруг:
– Маня, Маня! Принеси яблок детишкам!
Я:
– Не, не.
– Никаких «не»!
– Не, не.
– Я тебе «не-не»! Возьмешь без «не»!.. Маня, Маня!
Замешкался. Отказываться было поздно, зашел за калитку.
Марина Евгеньевна – словно только меня и ждала – из-за летней кухни выходит, яблок полный мешок мне протягивает, полиэтиленовый.
– Извините меня. Не могу уследить. Шестую ворону за день, беда просто… Ненасытный! – корит она Павла Матвеича. – Долго ли ты над людьми издеваться будешь? Да ты знаешь, дурень ты старый, о нас думают что? Что думают о нас в поселке-то, знаешь?
– Спасибо, нам столько не съесть…
– А я лапки, а я лапки… Ты меня ругать собралась, а я лапки ей тюк!
И в самом деле – тюк!
Ушла Марина Евгеньевна. Пал Матвеич ворону в ведро спихнул, положил на газету отрубленные лапки.
– Страх, что пишут. Читать не могу.
– А вы не читайте.
– А я и не читаю. Чего читать? Нечего. И так все ясно. До чего докатились. Некуда, некуда дальше!.. Все!
– Что и требовалось доказать, – соглашаюсь дипломатично (но, однако же, опрометчиво).
Он газетой тесак вытер. От разговора уйти уже не удастся.
– Дети, говоришь… Дети – это хорошо, когда дети. А вот вырастут они у вас, дети, и будут они вас, как вы нас, так вот и будут, учти!
Не отвечаю – молчу.
– Будут, будут… вы заварили, а им расхлебывать…
