— Чемпион? По чему чемпион?! — вопит Очкарик. — По идиотизму, что ли?
— По плаванию, — говорю. — И по бегу еще.
И ухмыляюсь, как дурак. У меня даже спина не так болеть стала, до того мне за своего Принца весело вдруг сделалось. Вот, мол, какой он у меня. У меня! Ха! Как будто что-то в этой жизни может быть у такого как я, мое.
Но это я сейчас понимаю, что глупости нес. А тогда… Тогда Очкарик со мной чуть не разругался. За то, что я Принцем этим горжусь. Да, так он сказал.
— Что ты, — говорит, — своим Принцем гордишься? Как будто он такой герой, и нас всех тут сейчас с фермы на свободу выведет! Или нет — даже не на свободу. Адомой. К настоящим родным, к папам, мамам, бабушкам и тетушкам. В семью. Ага?!
— А что? Может и выведет!
Дурак я тогда был. Хуже тебя сейчас. Но уж больно я в этого Принца поверил. Что он со всеми этими гадами справится. Всех победит. И все такое. Да-а-а.
Очкарик передо мной бледный сидит, пальцы свои терзает. У него привычка такая дурацкая была — кожу на лапах себе крутить, когда волнуется. Сидит и щиплет сам себя до синяков.
— Ты про Ханну-то зачем ему рассказал? — говорит.
— А что? — спрашиваю.
— Как — что? Ты понимаешь, этот кретин уже потребовал, чтоб ему Ханну предъявили. Назвался он им каким-то там «добровольцем-инспектором по заступничеству за детей-сирот» и канифолит Хозяйке мозги, что, мол, должен он своими глазами увидеть, как тут девочке живется. Жалобы у нее принять, если имеются.
Я прям захихикал, клянусь! Ничего себе, думаю, у Принца разноцветного фантазия. Почище, чем у Хромого или Очкарика. Надо ж какую штуку завернул. А что, может быть, и сработает? Но Очкарик смотрит на меня и головой качает.
И тут до меня допирает. Все бы хорошо, но Ханна! Действительно, зачем я ему про Ханну рассказал? И про Жирдяя-на-Джипе, помнится, тоже. Зачем?!
— Я так понимаю, про то, что Ханнины косточки давно под свинарником зарыты, про это ты ему забыл упомянуть?
Голос у Очкарика ядовитый — ни дать, ни взять, кобра. Такая, которая ядом плюется.
Я чуть не завыл в голос. И ведь действительно так: забыл! Ну, правда. Как из головы вылетело. Я ведь с головой-то своей давно не в ладах. И болит она у меня, и многое забываю.
А Ханна… Я про нее часто как про живую думаю. Даже и до сих пор. Уж очень противно мне тот день вспоминать, когда к ней в последний раз Жирдяй приезжал. Хозяйка послала меня с Очкариком ее искать, и мы искали. Долго искали. Жирдяй уже злиться начал. Все бегал, хлопал дверями своего джипа. Какие-то фотоаппараты туда-сюда таскал. А мы всё Ханну искали. По-настоящему.
