Но Зигфрид не реальный человек. Он машина. Он не может испытывать боль. Так куда же уходит вся эта боль и грязь?
Я пытаюсь объяснить это ему, заканчивая так: «Разве ты не понимаешь, Зигфрид? Если я отдаю свою боль тебе, а ты передаешь ее еще кому-то, то ведь где-то это должно кончиться. Мне не кажется, что она превращается во что-то типа магнитных пузырей и поднимается туда, где ее никто никогда не чувствует».
— Не думаю, чтобы было полезно обсуждать с вами природу боли, Роб.
— А полезно ли обсуждать, реален ты или нет?
Он почти вздыхает. «Боб, — говорит он, — Не думаю также, что полезно обсуждать с вами природу реальности. Я знаю, что я машина. И вы знаете, что я машина. Какова цель нашей встречи здесь? Мы здесь, чтобы помочь мне?»
— Иногда я сомневаюсь, — отвечаю я сердито.
— Не думаю, чтобы вы действительно сомневались. Вы знаете, что приходите сюда, чтобы получить помощь, и единственная возможность для этого — что-то изменить у вас внутри. То, что я делаю с информацией, может удовлетворять ваше любопытство; к тому же это дает вам возможность провести сеанс в интеллектуальной беседе, вместо терапии…
— Туше, Зигфрид, — прерываю я его.
— Да. Но дело в том, как вы поступаете с этой информацией, как вы себя чувствуете, как вы функционируете в обществе. Пожалуйста, Боб, занимайтесь тем, что внутри вашей головы, а не моей.
Я восхищенно говорю: — «Ты ужасно умная машина, Зигфрид».
Он отвечает: «У меня такое впечатление, будто вы на самом деле говорите: „Как мне ненавистны твои кишки, Зигфрид“».
Никогда не слышал, чтобы он так говорил, и это захватывает меня врасплох. Но потом я припоминаю, что на самом деле говорил ему так, и не однажды. И это правда.
Я ненавижу его кишки.
Он пытается мне помочь, и я ненавижу его. Я думаю о сладкой сексуальной С. Я. и как охотно она делает все, о чем я ее прошу. Мне очень хочется сделать Зигфриду больно.
