– Каких-то да, каких-то нет, – проговорил Элвуд. – Но посудите сами, столько негров не любят слово «ниггер», а тут звучит похоже. На месте ваших людей я придумал бы другое название, не такое обидное. Скажем, «Дядя Том». На это никто не рассердится.
– «Дядя Том»? Это же пустое место. Не вызывает никаких чувств. Ни капли. В «Негритосике» есть изюминка. Невозможно забыть. Прилипает. Даже если пяти-шести ниггерам что-то померещится и они начнут бухтеть, я не стану из-за этой ерунды менять такое сильное имя. Я не спрашиваю, что вы думаете о названии, Элвуд. Только о самих сигарах.
– Вы абсолютно правы, сэр. Если я позволил себе лишнего, прошу меня извинить. Черные с радостью понесут ваших «Негритосиков» в свои дома – мужчины, женщины и даже дети. «Привкус и вкус. Детская нежность». Да, сэр.
– Никто не собирался предлагать этот товар женщинам и детям. Или стоило? Честно говоря, мы мало знакомы с предпочтениями ваших людей.
– О, я думаю, на женщин и малолеток можно ставить.
– Это хорошая новость, – сказал Джордж.
– Теперь мне нужно заняться своими делами.
– Одну затяжку на дорожку.
– Хорошо, на дорожку.
Втянув в себя по последней порции дыма, Джордж с проводником бросили на рельсы остатки «Негритосиков».
– Что-то я немного устал, – сказал Джордж. – Пора, пожалуй, вздремнуть.
– Да, спокойной ночи, сэр.
– Вы остаетесь?
– На одну минутку. Побуду на свежем воздухе, почувствую привкус и вкус.
– Привкус и вкус!
Джордж рассмеялся, покачал головой и ушел к себе в купе. Там он стащил халат, улегся на койку, закрыл глаза и поплыл вдаль вместе со стальной колыбелью поезда.
Над Джорджем лежала Анжелика, прижав ноги к животу и касаясь пальцами пулмановской крыши. Она старательно представляла себя озером, что питается потоками свежей воды. Дождевой воды, талого снега и капели сосулек. Ничего не получилось, она знала об этом. Анжеликино тело отбивало семенные удары Джорджа Халла. Этой ночью в пулмановском купе не начнет свою жизнь ребенок. Хамишу придется еще подождать своего суррогатного бессмертия.
В тамбуре проводник Элвуд выблевывал на рельсы содержимое желудка и обдумывал цену свободы.
