Глава 2, в которой Сашке никто не поверит и что из этого выйдет
– Егор, Егор! – закричал Сашка, не успев толком подойти. – Бросай всё, бежим за мной. Я тебе такое покажу, ляжешь. Давай быстрее, а то не успеем.
– Где тебя носит? – мрачно спросил Егор, – мы за тобой два раза заходили.
Сашка отмахнулся и потянул Егора за собой:
– Пошли тебе говорю, не пожалеешь. Я сам чуть не упал, когда увидел, ей-богу.
– Куда идти-то хоть? – озадачился Егор.
– В лес. Здесь недалеко. Огородами пробежим, чтоб ни на кого не наткнуться. Лишние свидетели ни к чему.
– В ле-ес? – Егор покачал головой. – Нельзя. Нам с площадки запрещено уходить, ты знаешь.
– Фигня, мне тоже запрещено. Да никто не узнает. Мы мигом, туда и обратно.
– А зачем? – подозрительно спросила Варвара, подняв остренький носик.
– Тебя я вообще не зову, малявка. Дома сиди. Пошли, Егор. Ну, пожалуйста!
Было в его словах и облике нечто такое, отчего Егор и не подумал возразить. Вздохнул и принялся собирать игру в коробку. Через пять минут они пробирались огородами к старому, заросшему мхом лесу. Впереди шагал, едва не срываясь на лёгкий бег, крепыш Сашка, следом за ним, оглядываясь назад, поспешал Егор, а за Егором, понятное дело, семенила Варвара, куда ж без неё?
На опушке, в тени высоких лип и осин, Сашка остановился и сердито сказал девчонке:
– Ты куда, блин? А ну, марш домой!
Егор похлопал его по плечу:
– Пусть идёт, Сашок, шут с ней. А то сразу ябедничать побежит.
Они ступили под зелёные своды леса. И словно проникли сквозь невидимую пелену, отделявшую один мир от другого. Привычный, прокалённый солнцем мир каникул разом куда-то исчез, и со всех сторон их обступил гулкий, таинственный, полный зелёного сумрака, мир леса.
Сашка решительно топал и топал вперёд по тропинке. Пока, наконец, не остановился у большого синеватого камня, издали напоминающего пригревшегося на солнышке кабана.
Щебетали невидимые птички. Порхали мелкие белёсые бабочки. С подрагивающих изредка листьев падали солнечные зайчики, скрываясь в зелёных тенях. Над тропинкой блестела невесомая паутинка. Всё замерло, и, казалось, лес сам прислушивается и приглядывается к ним.
