– Не ерунда! Теперь тебе придется платить и за автобус, и за чай, и за все остальное. А это я же тебя пригласил. Проклятье!
– Он пригласил ! И потому эта жуткая мрачность?
– Угу.
– Господи, сущее дитя! Нашел причину для волнений. Меня очень интересуют твои деньги? Разве я не прошу всегда позволить мне самой за себя платить?
– Вот именно. Я не могу так, мне противно.
– Глупый, вот глупый! Ну деньги кончились, и что? Это позор?
– Страшнейший позор.
– Но чем же пустой кошелек мешает заниматься любовью? Не понимаю, что тут может значить сумма наличных.
– Абсолютно все.
Они продолжили путь. На ходу Гордон упорно старался разъяснить ей:
– Ты пойми – не имея денег, буквально чувствуешь себя неполноценным, не мужчиной, вообще каким-то недочеловеком.
– Идиотизм.
– Как бы я ни мечтал заняться с тобой любовью – невозможно, когда у меня только семь пенсов; да еще зная, что и ты об этом знаешь. Физически невозможно.
– Но почему?
– Прочтешь у Ламприера, – туманно ответил Гордон.
Тема была закрыта. Розмари, может, и не понимала, зато прощала ему все. И хотя он в последние часы вел себя отвратительно, виновной почему-то ощущала себя она. И когда добрались наконец к остановке на шоссе, она успела, завидев автобус, сунуть ему в ладонь полкроны, чтобы джентльмен при людях платил за даму.
Гордон предпочел бы дойти до станции пешком, а там сразу сесть в поезд, но Розмари упросила выпить чая. Пришлось тащиться в унылое вокзальное кафе, где им подали чай с заветренными бутербродами и парой окаменевших кексов, взяв за это два шиллинга. После долгих сердитых пререканий шепотом Гордон, который ни к чему не притронулся, настоял внести свои семь пенсов.
Поезд был сплошь забит туристами в спортивных шортах. Гордон и Розмари сидели молча. Продев руку ему под локоть, она гладила его пальцы, а он хмуро глядел в окно. Народ посматривал на явно поссорившуюся парочку. Пристально созерцая мелькавшие фонари, Гордон подводил итог. День, столько обещавший, завершился плачевно и постыдно; опять к себе на Виллоубед-роуд, впереди целая неделя совершенно без гроша, без просвета. Если не случится чуда, совсем без курева. Какого дурака свалял! Розмари продолжала гладить его неподвижную руку. Этот угрюмый бледный профиль, этот вытертый пиджак, эти нестриженые волосы – ее сердце переполняли жалость и нежность. Как тяжело ему живется!
– Ну что, сейчас в метро меня погонишь? – сказала она, выйдя из вагона.
– Да уж, езжай, пожалуйста. Мне не на что тебя отвезти.
