Тогда, на кухне, ей попался только простой карандаш, но она и им сумела написать довольно красиво. И все вместе: эта мятая салфетка и эти чуть-чуть уже стершиеся карандашные строчки — выглядело небрежно-мило, что не совсем вязалось с тоном написанного.
В минуты, когда одна,
Когда сжимается сердце
От невозможности помочь
Всем, кому плохо, одиноко,
Кто унижен,
Когда сжимается сердце
Оттого, что твоя дочь, твоя кровиночка.
Может быть кем-то когда-то
Жестоко обижена — и ты не в силах уберечь
ее от этого, —
Понимаешь, что ты совершила преступление,
Родив ребенка на эти муки,
Которые называются жизнью.
Однако никогда не приходит в голову
Обвинить в этом свою мать,
Хотя так часто хочется расстаться с жизнью.
И знаешь, что могла бы сделать это без труда, —
И только твой рожденный уже ребенок
Держит тебя.
Что это, Господи? Зачем это все, Господи?
Наталья внимательно перечитала написанное два раза подряд и подумала, как здорово у нее получилось. Ну а что? Ну была бы это не она — а Тургенев (почему Тургенев, у которого были не белые стихи, а стихи в прозе, — она не задумалась). И все бы восхищались. А поскольку строчки принадлежат ей, никому не известной Наталье, то и ценности никакой не имеют. Несправедливо как.
Хотя, если честно, она никому не рискнула бы показать эту мятую салфетку. Ни тогда, ни сейчас. Хотя очень хотелось. Все: и красивая, импульсивная Светка, и разумная Галка, и Вероника, невозможная интеллектуалка, которую она боготворила и побаивалась, и даже Он, кто любил все, что от нее исходило, — все они заподозрили бы ее в чем-то таком, чему она затруднялась дать название. Они бы подумали, что она кокетничает и привирает. Это было не так. А они бы все равно подумали.
Наталья положила мятую салфетку в пакет и вытащила из него общую тетрадь: дневник номер один. Ей захотелось почитать и повспоминать.
Вспомнить было что. Например, как они первый раз встретились. Наталья, услышав по радио, что Дому офицеров нужен культорганизатор, помчалась туда сломя голову. Она окончила режиссерский факультет института культуры и страстно рвалась на работу. Ее, то есть работы, не было. И Наталья тосковала и часто потихоньку от мужа плакала. Жалея себя, она думала о том, что роль жены подводника, конечно, довольно эффектна, но она, Наталья, создана для другой. И эта другая ей часто снилась ночами. Огромный зал, сцена, идет репетиция концерта или какого-то массового действа. Наталья, сидя в зале, отдает распоряжения. Ее не устраивает то темпоритм, то освещение, то музыка. И все-все зависит от нее, поэтому она часто вскакивает, бежит на сцену, размахивая руками и объясняя что-то на ходу. Наталья просыпалась и снова плакала. От нереализованности.
