Юрьев ударил мертвеца лопатой. Затем еще и еще раз, пытаясь рассечь, развалить его надвое. Мертвец, истекая кровью, все с той же дьявольской усмешкой упал на коле ни и медленно повалился набок. Захлебываясь от страха и омерзения. Юрьев рубил и рубил лопатой, старясь как можно быстрее лишить его остатков человеческого подобия. Потом судорожно, словно боясь, что кто-нибудь увидит; он нагребал сапогами сырые черные комья на бесформенное месиво и втаптывал, втаптывал его в мягкую землю...
Когда дело была сделано. Юрьев отбросил лопату и стал пятиться, не а силах оторвать взгляд от места, где он так мучительно долго убивал, сам при этом умирая от страха неминуемого наказания.
Ноги его вновь обросли ракушечником, как ржавые опоры пристани Уйти с этого источавшего удушливые испарения поля, скрыться куда-нибудь Юрьев уже не мог.
Кругом, из края в край. навсегда отменив собою прохладу лесных рек и сутолоку городов, горячо лежало черное поле, над которым низко, почти касаясь ноздреватых борозд своей добела раскаленной окружностью, ей село солнце. И более всего Юрьев боялся увидеть сейчас, как из утрамбованной литыми сапогами земли вновь подымется улыбающийся слепец, и вес повторится сна чала...
Но за одно мгновение до того, как голова мертвеца появилась над землей. Юрьев все же успел умереть.
Настойчивый телефонный звонок Насильно вернул сознание Юрьева к печальной действительности из нескончаемого кошмара, в кромешных глубинах которого было совсем нетрудно затеряться. После очередного "праздника" у него раскалывалась лова. В таком состоянии Юрьев предпочитал еще не просыпаться, надеясь на то, что организм под сладостным покровом Морфея постепенно увяжет все разболтавшиеся узлы и сочленения в единый жизнеспособный механизм, а ему, Юрьеву, лишь останется хватануть кружку пивка для его запуска.
Ничего не понимающим взглядом он некоторое время. смотрел на свой замызганный аппарат, боясь пошевелиться, пока наконец не сообразил, что надо снять трубку.
Ну,- тяжело выдохнул Юрьев,- чего надо?
Звонила жена. Вернее бывшая жена, Ирина, два года назад порвавшая с ним, "несчастным алкоголиком", в одностороннем порядке. Она, видите ли, не желала наблюдать его стремительное и добровольное попадание в теплые объятия братьев но духу - разномастных искателей забвения, доморощенных диогенов с фонарями под глазами и космополитизмом в крови...
Но что делать. Юрьев уже года три, как не мог не пить. Когда-то и он, как всякий порядочный семьянин, свято чтил семью, но теперь ему было все равно. Теперь он впопыхах, словно кого-то стыдясь, доживал свою уже лишенную всяческого смысла жизнь, с которой ему хотелось поскорее разделаться под прикрытием обветшалых стен сырой конуры с ненужным платяным шкафом, тремя стульями, столом и книгами в углу. Он постепенно сходил на нет, назло себе ничего не желая менять и совсем себя не жалея. Он гробил себя с каким-то яростным наслаждением, и ему это даже нравилось.
