Почти всю дорогу. Произошла одна странная вещь. Вам она, может быть, покажется мелочью, но мне – нет. Я ее помню очень четко. На станции «Грин-парк» мне надо было сделать пересадку. На «Грин-парке» для этого надо доехать на эскалаторе почти до самого верхнего уровня, а потом опять спуститься на другом эскалаторе. Наверху, у входа, за турникетами, имелось несколько телефонов-автоматов и большая карта улиц. Меня так потянуло к ним – к их перспективе, к надежде на установление связи, – что я сунул билетик в турникет и прошел по направлению к ним, не успев сообразить, что мне следовало идти не туда, а снова вниз. А тут еще мой билет застрял внутри. Я подозвал служителя, объяснил ему, что произошло, и сказал, что хочу получить свой билет обратно.
– Он внутри, – сказал служитель. – Сейчас я вам открою.
Он вынул из кармана ключ, открыл заслонку, за которой скапливались билеты, и вытащил верхний. Изучил его.
– Этот билет только до этой станции годится.
– Значит, это не мой. Я брал до Хитроу.
– Если вы последний прошли, ваш билет должен быть сверху.
– Я последний прошел, – сказал я ему. – После меня никто не проходил. Но билет этот не мой.
– Если вы последний прошли, значит, ваш, – повторил он.
Билет был не мой. У меня снова закружилась голова.
– Погодите, – сказал служитель.
Он залез в механизм подачи, прикрепленный к верхней половине заслонки, и вытащил оттуда другой билет, застрявший между двумя шестеренками.
– Ваш?
Это был мой. Он отдал мне его. Только вот когда он открывал заслонку, билет коснулся черной смазки, покрывающей шестеренки, и теперь эта смазка попала мне на пальцы.
Я направился обратно к эскалатору, шедшему вниз, но не успел до него дойти, как на глаза мне попались эти ступени – их переустанавливали. Эскалатор обычно представляют себе единым объектом, замкнутым, движущимся браслетом; на самом деле он составлен из множества самостоятельных, отдельных ступеней, сотканных в один гладкий механизм. Сочлененных. Эти были расчленены и валялись в беспорядке в отгороженном углу верхнего вестибюля. Вид у них был беспомощный, словно у выброшенной на берег рыбы. Проходя мимо них, я неотрывно на них глядел. Я глядел на них до того пристально, что шагнул не на тот эскалатор – этот шел вверх, – и меня снова вышвырнуло в вестибюль. Моя рука скользнула по поручню, и черная смазка попала на рукав, запачкав его.
Я и по сей день с фотографической четкостью помню, как стоял в вестибюле, глядя на свой запачканный рукав, на смазку – эту чуждую порядка, докучливую материю, не имеющую никакого уважения к миллионам, не знающую своего места. Моя погибель – материя.
