В городах люди начали голодать намного раньше, чем в деревнях. Но скоро нам уже некуда было ездить и менять вещи на хлеб. Да и это не было столь важно, потому что вещей стоящих ни у кого почти не осталось. Но как-то пронесся сумасшедший слух, что в какой-то деревне, куда от нашего города надо было ехать чуть ли не двое суток, у крестьян еще много припрятанной пшеницы, и что если привезти туда зеленое сукно с игорных столов, то можно обменять его на продовольствие. Сукно с биллиардных или карточных столов якобы вдруг заинтересовало меняльщиков. Вся Россия была охвачена этим «зеленым» безумием, и все, кто только мог, сдирал с таких столов зеленое сукно и шил себе платье или даже мужские костюмы. Сукно это действительно оказалось очень крепким, иногда таким же крепким, как замша. На этот раз нам с мамой действительно повезло! У нас был большой письменный стол, покрытый таким драгоценным теперь зеленым сукном. Очевидно, этот стол уцелел и не был порублен на дрова только потому, что был невероятно тяжелым, сделанным из такого крепкого дерева, словно это вовсе не дерево было, а железо. Поэтому и стоял он совершенно нами позабытый. Теперь же, вспомнив, что этот стол был покрыт зеленым сукном, имеющим такой большой спрос, мы с мамой осторожно его сняли, что, кстати, не так-то легко было сделать. Сукно было еще крепкое и плотное, как замша. Таким образом, мы стали обладателями большого по тем временам богатства. Кое-кто из наших друзей тоже оказался в таком же счастливом положении, и вот несколько человек, в том числе и мама, решили поехать в ту легендарную, богатую деревню, и получить за наши зеленые куски сукна все, что можно будет выторговать. Мечтали, помимо муки, о каких-нибудь крупах, а еще больше о столько лет не виданном белом жирном малороссийском сале. Мама уехала, а я первый раз в жизни осталась одна на такой долгий срок. Я начала беспокоиться о маме и плакать чуть ли не через час после ее отъезда. Так страшно и одиноко было без мамы! Каким должно было быть это путешествие, я знала по постоянным рассказам других ездивших по деревням мешочников, как их тогда называли. Мама сама описывала эти поездки, но так далеко и так надолго она еще ни разу не уезжала.
Часто людям казалось, что где-нибудь в другом месте жизнь будет немного сытнее, поэтому перекочевывали зачастую целыми деревнями с больными стариками, маленькими, распухшими от голода детишками, заполняли собой вокзалы в ожидании поездов, в которые можно бы было втиснуться. Поезда ходили нерегулярно, никакого расписания не существовало, иногда их не было несколько дней. А так как со старых мест снималось все население России, отправляясь на поиски чего-то лучшего, то вокзалы, конечно же, были переполнены этими несчастными людьми. Многим приходилось проводить на вокзале несколько недель, и все залы ожидания были заняты этим бездомным людом. Все шевелилось серой уродливой массой, многие спали, подложив под себя, опасаясь кражи, все свое имущество, состоявшее только из одного мешка да каких-то засаленных свертков. Лица у всех без исключения были страдальческими даже во сне. Часто они громко стонали или с ужасом вскрикивали, но никто не обращал никакого внимания на это. Гул в этих смрадных залах стоял такой, что никто и не разобрался бы, кто кричит в бреду, а кто из-за того, что его, возможно, ограбили. Дети, совсем маленькие, грязные, с огромными от голода животами, похожие на паучков, ползали тут же. Никто за ними не смотрел. Зачастую и смотреть за ними уже было некому. Много в то время появилось таких брошенных детей. Те, что постарше, иногда даже умудрялись играть и бегать, перескакивая через все, что попадалось на их дороге. А если удавалось, то воровали что-то (в основном это была еда) у зазевавшихся пассажиров, поэтому и выглядели эти дети немного лучше самых маленьких. Маленький не мог украсть. Не накормят взрослые — вот и пропал.
