До остановки троллейбуса ему было минут пять неспешной ходьбы. В одну из тех зим много, изо дня в день пуржило, сыпало словно в прореху мелким плотным снегопадом, по ночам в высоких трубах гудели, побрякивали заслонкой снежные ветра. Дорожки перемело. Все давно махнули на это рукой: расчищай, не расчищай — все равно через несколько часов загладит. Снег набивался в ботинки, таял, и потом целый день приходилось разъезжать по городу с сырыми ногами. Он испробовал уже всякое, вплоть до того, что заделывал ноги по щиколоткам газетными жгутами или возил в портфеле сменные носки. Это помогало, но ненадолго: в центре города соли не жалели, обильно посыпали ею тротуары и проезжую часть улиц, превращая чистые снегопады в жидкую ледяную кашу. Ноги мерзли, ныли по ночам.
А снег между тем все подваливал, едва протоптанные, в ступню шириной тропинки ровняло на глазах. Редкие прохожие и сами жители улицы, попадая навстречу друг другу, негромко чертыхались, ругали неизвестно кого и оступались по брюхо в обочины. Немногие из них чистили дорожки перед своими домами, да и то лишь затем, чтобы подступиться к ставням. В молодости, наверное, редко это делали, а теперь и подавно.
Может быть, и он не стал бы придавать всему этому слишком большое значение, если бы не постоянное тягучее мозжение, ломота в застуженных ногах, все более беспокоившие его, напоминавшие об этом. Не саженные сугробы, через которые он пробирался по утрам к троллейбусной линии, были единственною причиной этих болей, а один давний случай в зимней степи, когда он едва не лишился ступней, но его болезненное раздражение все ставило в вину этому городу.
Именно потому и приметил он тогда тот угловой дом улицы, мимо которого каждодневно ходил на работу и с работы — старый, в меру помпезный, с двумя башенками по фронтону, искусным кирпичным обрамлением окон и легким жестяным флюгерком на крыше, с полуподвальным этажом. Уже после он узнал от кого-то, что дом был построен купцом, неким Терентьевым, для своей любовницы. Сгинул купец во временах, навсегда упрятался за еще поминаемую, но безликую теперь русскую фамилию, и любовница его тоже; а дом служил уже другим, совсем других ютил и защищал в своих толстых и холодных, литой кладки, стенах от внешнего напора жизни.
То, что теперь отличало его от иных, не было чем-то очень уж особенным, разительным. Просто чьи-то добрые, неленивые руки еще в один из первых больших снегопадов откопали ранним утром из-под заносов тротуар, очистили его, тщательно укладывая выбранный снег на росшие под окнами старые ветвистые акации — и с тех пор заведенный, порядок старательно поддерживался даже во времена крутых февральских метелей: дорожка широко, метра на полтора, очищена и выведена к соседней улице, откосы выровнены, акации засыпаны с верхушками…
