На своем веку не раз будил его правленческий колокол, привязанный у памятной коновязи; и он торопливо собирался, стряхивая остатки сна, поглядывая на лаково черные слепые окна, за которыми крутила непогода. Потом шел вместе с другими в степь, кричал до хрипоты, до отупения, махал тусклым фонарем и никак не верил, что про-пропавшего можно найти, и только сам боялся отбиться от жмущихся кучкой мужиков, остаться один на один с буранной темью… Бывало, что заблудившихся находили, под стенания домочадцев и баб оттирали снегом и спиртом, отхаживали; но чаще где-нибудь на обочине дороги или на ковыльном, продутом суховеями взгорке среди чабреца и горькой сухой полыни вырастал летом новый безымянный крест, каких в степи немало… Семен помнил последний случай, когда они исходили в буране верст двадцать, а то и боле. Тогда пропал деревенский дурак Саввушка Игуменский, крепкий старичок-боровичок, набожный любитель бабенок и конопляного жмыха. Старушки, благодетельницы его, обнаружили пропажу Саввушки чуть не заполночь. Нашли его весной в одной из падей меж плоскогорьями, опознав по пучку гусиных перьев, перевязанных знакомой всем тесьмой — ими он кропил на крещенье святой водой избы, чад людских, скотину… Где они только не искали, а на эту падь не подумали — слишком уж далека она была от села.
Он попал на какой-то косогор, трактор задрался, заревел натужно, и Семен сразу свернул в сторону, пошел поперек склона, напряженно кося глазами вбок — не хватало только попасть в какой-нибудь суходол. Косогор тянулся и тянулся, летел наискось света снег, рассыпчато стегал по верху кабины; и он, уже не видя никакого смысла так двигаться, сбавил газ — когда сбоку что-то затемнело. Он развернул трактор, съехал на ровное — и свет пробился к крупному омету соломы.
Все, хватит, сразу же решил он. Хватит с меня. Он настолько устал, что даже не обрадовался, и уже страх его, застарелый страх степняка перед бураном, почти пропал, размытый в усталости, холоде. Он оставил трактор, тяжело спрыгнул с гусеницы, обошел его, хороня лицо от упорного колючего ветра. Немного постоял, помедлил, дернул за штангу акселератора, поддав горючего — и резко сбавил: и мотор, словно поперхнувшись от неожиданности, сделал два-три последних выхлопа и умолк. Стало непроглядно темно; разнузданно и гулко засвистывал буран, шатал степь, проступали, шевелясь и качаясь, темные тени вихрей. Он пожалел было, что поторопился заглушить мотор — но не надолго. Торопливо нашарил вентиль, слил из системы воду.
