Федора униженно поблагодарила за науку. Евтиния важно ответила, что гнева не держит, после чего обе женщины погрузились в молчание. Между тем возок и сани спустились с пригорка на заснеженную луговую равнину и вскоре выехали на реку Кострому, по льду которой была проложена узкая дорога. Лошади, чуя приближение жилья, побежали резвее и через полчаса поравнялись с первыми избами посада. На другом берегу возвышались стены Ипатьевского монастыря, основанного мурзой Четом, крещеным выходцем из Орды, предком Годуновых. После смерти царя Бориса монастырь, входивший в епархию митрополита Филарета, стал вотчиной Романовых. Смута не обошла стороной Ипатьевскую обитель. Монастырь и посады воевали, выясняя, чей царь или королевич прямее и честнее. В последние месяцы все успокоилось, и Ипатьевская обитель вновь превратилась в надежное убежище, охраняемое костромскими дворянами и детьми боярскими.
Едва возок с Романовыми свернул к монастырю, как на звоннице ударили в колокола. С первым ударом со стороны посада высыпала толпа народа. Над головами людей колыхались кресты и хоругви, в руках поблескивали оклады икон. Марья никак не могла припомнить, какой сегодня праздник. Она сделала знак Мише, чтобы он полюбовался крестным ходом. Но Мишу, сидевшего у окна возка, сморило от валкой дороги. Он сидел с закрытыми глазами, не замечая шествия. Тогда Марья слепила снежок и замахнулась, чтобы кинуть им в приятеля, но бабушка Федора перехватила ее руку.
– Не докучай Михаилу Федоровичу. Веди себя кротко и смиренно. Привел нам Господь лицезреть великое дело. Будешь об этом рассказывать своим детям, а дети твои – внукам, а внуки – правнукам.
Слова ее прозвучали так торжественно, что Марья сразу поверила ей, хотя никак не могла взять в толк, о чем рассказывать внукам и правнукам. Возок и сани остановились. Марфа вышла на дорогу, за ней вылез Миша. Позевывая, он равнодушно взирал на приближавшуюся толпу. В первых рядах выступали духовные особы, облаченные в парадные, шитые золотом одеяния, за ними шли несколько бояр и окольничих с обнаженными головами, а дальше пестрели кафтаны стрельцов, платки посадских женок и зипуны их мужей. Казалось, вся Кострома высыпала на реку. Крестный ход двигался молча и тишину нарушал только громкий скрип снега тысяч ног.
Бабушка Федора вполголоса называла внучке тех, кого она знала в лицо:
– Видишь, Машенька, в митре рязанский владыка, рядом чудовский, новоспасский, симоновский архимандриты, а это, мнится, келарь Свято-Троицкой обители, протопопы, двух знаю, а третий, наверное, костромской.
