Первая императрица России. Екатерина Прекрасная | страница 4
– Упаси Бог, Петруша!
– Тогда молчи и в дела мои с Преображенским приказом не встревай.
– А если ты, государь, невинного осудишь и пытать прикажешь?
– Тогда невиновность его докажи, Катя. И не слезами бабьими. Слезы что? Водица. Ты мне дело говори! Если дело скажешь, может, и помилую. Мне добрые люди для большого дела нужны. Россию строить. Державу европейскую. Сам за Россию трудов не жалею, и другие пусть стараются!
И все же пребывание в России, да еще и рядом с государем, в этой странной, непонятной, порой – абсурдной, но в то же время таившей в себе необъяснимую силу притяжения стране, оказалось для Марты-Екатерины тяжелым испытанием, крестом не по силам. Хотя, говорят, каждому Господь дает крест по силам… Но тогда Господь или слишком высокого мнения о ее, Марты, возможностях, или ее дух и тело крепче и выносливее, чем она сама полагает. Россия переворачивала вверх дном все представления Марты о логике, разумном, правильно устроенном течении жизни, о причинах и следствиях вещей и событий, наконец – о любви. Здесь порой любили, словно ненавидели, и ненавидели, как любили. Царь, без спору, любил Россию и вверенный ему Господом народ, но любил так неистово, что любовь эта порой напоминала ненависть.
Впрочем, невенчанная подруга Петра слишком хорошо его понимала. Петр воспитывался под влиянием боярина Артамона Сергеевича Матвеева, приверженного к Европе и европейским ценностям. И российскому самодержцу слишком тяжело было видеть, что движение России в Европу, которое он замыслил, встречает не только поддержку, но и сопротивление. Точнее, сопротивления бывало порой слишком много – гораздо больше, чем рассчитывал царь и чем могли предположить его советники и сторонники. Петр опирался на тех, кто, подобно ему, устал от русской косности и тяжести, на тех, в ком горел огонь неуемного делания, постоянного преобразования, совершенствования себя и мира. Эти люди были устремлены вперед, им было скучно и тяжело, порой – просто непереносимо, в старой, удельной, отставшей от Европы Московии, и именно в них царь видел тех, ради кого он тащит в гору свой бесконечно тяжелый воз. Впрочем, Петр надеялся, что и другие – те, что были пока его противниками, потом, со временем, может быть, даже после его смерти, поймут, как прав он был, принуждая их идти вперед.
Что же будет, если железная воля царя ослабнет? Тогда, думала Екатерина, Русь вытряхнет обратно, в Европу, всех призванных царем просвещенных или не особенно просвещенных иноземцев, а заодно и тех русских, кто перенял их свободный и склонный к наукам и просвещению дух. Тогда с ней, Мартой-Екатериной, и с подобными ей невольными или вольными гостями России могут поступить, как стрельцы поступили с лекарем покойного царя Феодора Алексеевича, Даниилом фон Гаденом. Петр рассказывал, что его утопили в Москве-реке во время Стрелецкого бунта в мае 1682 года, во времена юности царя. Лекарь был ни в чем не повинен, да и подобные Марте-Екатерине невольные или вольные гости России тоже ни в чем не повинны, но что их ждет в этой непредсказуемой стране – Бог весть! И это ощущение неизвестности и таившейся в воздухе смутной угрозы сводило Марту с ума.