- Ну вот, окружил себя союзниками, напали на меня одинокого, отшутился Гранов, и беседа вошла в нужное русло.
- Любезнейший Андрей Георгиевич, Александр Васильевич так ждал вас, и мы вам очень, очень рады! - сказал Назаров. - Но мы - "большинство смертных", как вы изволили заметить, "сидим на одном месте" и наши "маленькие радости" - это узнать о природе и людях далеких краев из уст Александра Васильевича. Как раз именно благодаря вам мы сегодня имеем честь послушать еще один интереснейший рассказ.
- Я бы хотел поведать о бродяжничестве по восточному краю России, где мой друг провел долгие годы, а я только чуть-чуть прикоснулся к нему... Я на всю жизнь благодарен Константину Ивановичу за то, что он пристроил ко мне когда-то нянькой Петра - солдата, старого своего денщика.
- Александр Васильевич, голубчик! Как так? А про плавание? Полно-те, Александр Васильевич, неловко мне слушать даже такое! Вы дитя леса, и это определило вашу судьбу, а вовсе не мой старый денщик.
- Я с вами совершенно согласен, Константин Иванович. Александр сам определил свою судьбу. Именно эту философию он и развивал еще в Египте, десять лет назад. Я вам непременно как-нибудь почитаю мои египетские записи... И что там! Милый Константин Иванович и вы, Наташенька, простите меня великодушно, я и сам приехал, чтобы послушать. Потому что хоть и много езжу, но не свободный я духом бродяга, как наш общий друг, я всего лишь функционер и вижу вокруг себя в большинстве своем таких же, как сам. И не понял я еще своего предназначения в жизни. Просто я немножко подстрекал Сашу, чтоб он побольше рассказал вам.
- Так вот, плавание на небольшом, плохо оборудованном, переполненном вдвое французском судне, с французской командой, было для меня небесполезным, но невероятно тяжким. Я ждал вас с рукописью и настроился, чтобы рассказывать о тайге. Ася, поиграй немного, милая, а я подумаю, с чего начать...
Сошел на северную землю прохладный туманный вечер. Алиса Сергеевна в белом воздушном платье на мгновение застыла над клавиатурой в мерцающих огоньках оплывших свечей. "Бедная моя Ася, - думал Елисеев, вместо того чтобы сосредоточиться для рассказа. - Заболела в тюрьме чахоткой и, не поправившись, уединилась в Лесном. Она знает, как дорога мне, а замуж не идет - не хочет связывать меня своей болезнью, да, видимо, не только ею, но и своей "ненадежной репутацией". Как же она мучается этим и верит, что так для меня лучше. Бедная, любимая, единственная Ася. Ты у меня одна. Только ты и есть..."
