Мужик растерялся, перестал хохотать, не знал, что мне сказать, но и пить перестал, а тут подошла электричка, он вскочил к машинисту, нашелся, наконец, подмигнул:
Ладно, бери, грейся, чего там, только - не-ет! Лампочками не отделаешься! - И он скрылся вместе с электричкой.
Меня эта "угроза" совсем не задела; я знала: Дибижев идет на фронт. А там убивают всяких, поэтому и пьет.Так.
Я осталась на платформе, жалела Дибижева, что забрала его радость. Бутылка мешала - холодная, лишняя, чужая, а по платформе волочился, шаркая ногами, Кикайон. Погоны на его темной шинели свисали, и казалось, что три маленьких звездочки на них тоже - вот-вот- упадут. отвисли. На него было жалко смотреть: сгорбленный, форма - мешком, весь его облик прибитый, обреченный, а лицо совсем еще не старое, без морщин, и, что приятно, он всегда приветлив. Он знал меня, потому что заглядывал в мастерскую дочку с цыплячьим голоском проведать.
Людочка работала вместе со мною монтажницей, делать ничего не умела, но ее держали ради папы. Старик Кикайон работал здесь же на участке. Он приехал из Таллина совсем недавно с семьей.
Кикайон слышал, как монтажницы подсмеивались над ним. Я никогда такого не делала, и, наверное, поэтому он всегда улыбался мне. И сейчас окликнул:
А ты что здесь делаешь?
Приехала вашу Людочку проведать, Фридрих Эдуардович.
Ну да? Вот молодчина, во-он наш дом, пошли! - И он зашагал пошустрее. А что это ты в руках держишь?
Водка, это вам, Фридрих Эдуардович, - я обрадовалась и быстро сунула бутылку старику. Сразу стало легко, как будто нашелся выход навсегда. И ему и мне.
Ну и чудеса! - оживился старик. - Вот сейчас и закусим.
Мы пересекли покрытый грязным снежком станционный полисадник и оказались в его служебной квартире. Людочка обрадовалась, стала что-то щебетать. Сели к столу, Кикайон налил себе водки в стакан, хотел уже глотнуть, но вдруг спросил:
-А где взяла такую?
Ответила.
-А зачем тебе была водка?
На работе поговаривали, что в Таллине он был большим начальником, чуть ли не генералом, но жизнь побила его. То ли в нем с какой-то стороны оказалась немецкая кровь, то ли в оккупации побывал и неизвестно как выбрался, да еще с семьей, словом, не смог Кикайон отстоять себя и сдался. Теперь он мог только пить и кряхтеть. И сейчас он не дождался ответа: "Вам", - тихо крякнул, засопел, потянул из стакана и расплылся в улыбке. А Людочкина мама, похожая на пойманную мышку, мелко безысходно суетилась.
