Присутствие Влады в монастыре не напрягало меня. Мы хорошо ладили, с нами была Валюша, и страхи почти оставили меня. Иногда я одергивала Владу, если она смотрела на меня слишком откровенно. Неужели ты не понимаешь, что сестры тоже читают твой взгляд, возмущенно шептала я ей на ухо. Когда Влада хотела меня позлить, она специально делала томный взгляд, от которого поющие на клиросе сестры смущались и начинали рьяно осенять себя крестным знамением. В целом же она становилась похожей на всех нас, отбывая ежедневные службы в монастыре. Вместе с нами молилась, вместе с нами пела, вместе с нами трапезничала. Во время службы Влада кланялась как все сестры, касаясь рукой пола. Сестры имели обыкновение перекреститься и застыть в поклоне, положив руку на ковер. Так проходили минуты. Кровь приливала к голове, в ушах начинало звенеть, но все мы были одним поклоном и рукой, касающейся пола. При очередном затяжном поклоне, молодая инокиня, весьма смешливая и всегда смешащая нас, просто склонила голову, в то время как мы кланялись по пояс. Сестры, а что вы все время ищете на полу, спросила она. После ее вопроса никто из нас уже не мог выпрямиться. Мы тряслись от смеха. Священник произносил возгласы в никуда. Когда он понял, что мы не собираемся продолжать петь ектенью, то начал подпевать сам себе «Господи помилуй». Поскольку священник был лишен слуха, мы стали трястись еще сильней. Прихожане, стоявшие позади нас, недоумевали. Но, решив, что ошибся священник, они тоже склонились и стояли в странной позе, пока нас разбирал смех. Мы пришли в себя, выпрямились и начали поглядывать назад, а прихожане даже не думали переставать кланяться. Увидев застывший в поклоне храм, мы стали смеяться почти в голос, и тут Игуменья решила положить конец нашему безобразию. Нет, мы очень старались петь, но через фразу половина певчих странно замолкала, чтобы потрястись. Когда первая половина приходила в себя, то из себя выходила вторая половина. Но когда на клирос поднялась девочка лет пяти с запиской от Игуменьи «все будете наказаны», мы вновь сложились. Чтобы привести нас в чувство, из алтаря на клирос выглянул священник, и лучше бы он этого не делал. Увидев нас в припадке смеха, он стал смеяться сам, так что службу вести уже было некому. Еще несколько дней мы не могли кланяться во время служб, все наши молитвенные поклоны неизменно заканчивались истерическим смехом.
Приятельница Веры по работе, Даша, хотела отметить свой день рожденья в квартире Веры. О ней говорили, когда-то она была не то первой женщиной-депутатом, не то самой молодой женщиной-депутатом. Одно из двух. Теоретически, у нее прекрасное образование, и в целом она не дура. Вера поступила как обычно. Пообещала Даше квартиру, но за неделю до праздника принялась метаться. Все здоровые люди, сошлись в одном, Вера, не делай этого. Вера мялась и отвечала, да-да, это ужасно будет, но ведь я обещала. Дав слово отказать Даше в квартире и всех сопутствующих празднованию бесчинствах, Вера сказала Даше «да». В оставшиеся до безобразия дни она уговаривала меня поддержать ее, но я решительно отказалась. Я осталась ночевать у Веры накануне дня рождения Даши-депутатки. Заснули мы как обычно под утро, но утром Даша начала завозить в квартиру продукты. Мне уже было не по себе, поэтому в двенадцать часов, пошатываясь, потирая глаза, я встала и потащилась на кухню. На кухне сидела большая белка. Даша-депутатка сидела на моем месте в очках «мечта авиатора». Она невозмутимо рубила лук репчатый. Я осмотрелась. На разделочной доске стоял таз рубленого лука, килограмма три, не меньше. А Даша невозмутимо рубила лук. Так и не поздоровавшись от удивления, забыв поздравить ее, я спросила, а не много ли лука. Не, лука не много, спокойно сказала Даша. Я остолбенела. А куда же столько лука. Ну, у меня лучок во всех блюдах, основное блюдо это рыба, ответила она. Будет рыба с луком. Это же килограммов пять, предположила я, пять килограммов лука. Семь, уточнила Даша. А сколько же тогда рыбы, задумалась я. Тут в кухню стали вносить рыбу. Брикеты мороженого палтуса. Мое сознание рассыпалось. Если готовить палтус, действительно, лука нужно семь кило. Я Рита, сказала я. А я Даша, сказала Даша. Пришла Вера, и я обрадовалась ей, потому что своим видом она привела меня в чувство. Вот Даша у нас специалист по Никарагуа, представила мне Дашу Вера. По-моему, Даша была по Никарагуа. Вера начала мне рассказывать, какой Даша прекрасный человек. Обливаясь слезами от семи кило лучка, я слушала рассказ Веры о Даше и ненавидела лучок, палтуса и Никарагуа тоже. По всему выходило, что Даша хороший человек, с хорошим образованием. Но что-то все же выдавало в ней заурядную скотину. Тогда я цинично посмотрела на Дашу, обрубившую лук и приступившую к рубке моркови, но без очков. Даша, как в Никарагуа. Даша нервно заморгала. Как в Никарагуа, повторила она, а там все хорошо. Она начала долбить брикеты палтуса. Я уехала от Веры и ждала ее у себя. Вера обещала не пить, приехать ко мне и остаться ночевать. Приехала она достаточно рано, повторяя только одно слово «беспонтово». Этим она охарактеризовала начало вечеринки. Даша не особо трудилась объяснять приглашенным, в чью квартиру они приходят. Ей удалось собрать на празднике не только вполне приличных людей, но также фриков, недобитых комсомольцев, совершенных отморозков, заурядных шизофреников и вообще людей случайных. Тех, кто понятия не имел даже о том, у кого день рожденья. Сорок минут Вера отсиживалась на кухне, но когда на ее глазах в кухню со словами «посмотрим, что у нас здесь» стали входить фрики, ей стало плохо. После того как пятый фрик перебрал лекарства на холодильнике, а шестой выпил ее любимый белорусский бальзам, терпение у Веры кончилось. С ужасом она говорила мне, ты представляешь, эти люди все еще играют в комсомол, им все еще кажется, что нажраться до потери сознания это жутко круто. Я успокаивала Веру и думала только об одном, кто завтра будет убирать ее квартиру.
