И потом, в отличие от мамы, он склонен думать о людях хорошо. Он их выдумывает, а для мамы – вокруг одни воры и насильники.
– Тот, который толстый и на барабанах играет, да? – спросил папа. – Ходит в широких полосатых штанах. Позови его в гости, надо о нем написать.
Мама так и не поверила, что я ездила встречать Леву…
Вечером звоню Кате:
– Дура ты, где твой Лева? Может, он рыжий и в татуировках? А может, он не Лева, а блондинка? – Я все больше и больше раздражалась. – Какой он?
– С длинными волосами, бородой, с виолончелью… – еле лепетала испуганная и расстроенная Катя.
– Ты его провожала?
Молчание.
Зимой папа ездил в Жердяи за морковью, сушеным укропом и картошкой, приехал радостный:
– Как у вас тут плохо, в городе. А там – бело. Твои приятели, Маша, на санях с карьера съезжают. Ух, страшно!
– А кто там? Марсенко, Лешка, Настя, да?
– Евдокия Степанна не знает, куда молоко сбагрить.
Ругала, что не приехал осенью за индюшатами, – резала. Я эти два дня у нее жил – огурцами солеными, творогом самодельным, простоквашей закармливала. Нажарит сковороду картошки на печи, сидим чавкаем вдвоем. Подобрела, всю гордость свою забыла от зимней скуки. Творога вот вам передала, вообразите: бесплатно! Маше, говорит, – она у нас первая на деревне невеста. Конечно, опосля моей Лены.
– Да куда уж мне! Я ж не ношу черные колготки под белые туфли… – отозвалась я.
– Серый и Степка бродят порознь, как две тени, – продолжал папа. – Поссорились от тоски – пить нечего.
Я представила безрадостную жердяйскую жизнь двоих пьяниц. Главная их работа на ферме – убирать навоз. Всю зиму битва с навозом. Собирай из-под телок – и на конвейер. Одна отрада – продавать потихонечку комбикорма сельхозжителям для их курей и ездить в город за водкой. В четыре уже темнеет.
– …Однажды сидим мы с Евдокией, чай пьем. Чувствуем: вонь, как в сортире. Откуда? Появляется Степка. Евдокия ему: входи, мол. Чего такой вонючий? Тот воет навзрыд. Прорвало конвейер. Камень попал. Запустил туда руку и возил, пока камень не нашелся. Я заслужил лучшей доли! Что я должен всю жизнь в дерьме копаться? Аристократ я! Плотник из меня, может, царский, и вообще я, может, одарен! Может, из меня и столяр бы вышел отличный!.. Евдокия впервые видела, как он плачет. Она уж было пошла за бутылкой, но заартачилась: опять в долг?
– Да, – злобно сказала мама, – и ты, конечно, заплатил за него. На всех дураков дурак.
Папа потупился:
