Некоторые надписи сильно напоминали те древние заговоры, которые я носила перепечатывать для Нюры. «Нож в печень, Цой вечен». «Просеките булатным ножом ретивое его сердце, посадите в него сухоту сухотучую, в его кровь горячую, в печень…» Или: « Нож в пятку, тебя не забудет Вятка!» Ритуальное упоминание пятки и «подпятной жилы» встречалось мне в заклинаниях, когда я переписывала их для Нюриной дочери. «Гой еси еги-бабовы дочери, проклятые сыновья-еристуны, бейте, убивайте подпятную жилу, подколенную жилу…»
И вот, наконец, Рубинштейна, 13. Питерский рок-клуб.
Сворачиваем в подворотню. Обычные линючие стены квадратного питерского двора. Узкие окна коммуналок. Сточные трубы на метры ввысь. Там и здесь разбросаны люди в разных позах. Это они исписали эти стены. Истеричный крик большими алыми буквами во всю стену: «Цой я ниверю вернись!» Писали как будто кровью.
И еще одна надпись: «Петербург – это город на болотах, а на болотах могут жить только птицы». Это точно. Башлачев летел вниз, Цой – вперед.
«
И стучит пулеметом до-ождь, и по у-улицам осень идет. И стена из кирпичей-облаков крепка-а-а… »
Вошли в железную дверь с надписью «Рок-клуб» и попали в небольшое помещение.
– Лева сегодня здесь, он приехал, чтобы быть с нами! – обращаясь ко мне, говорила Катя и, подбежав к двум девицам за столом, наверное здесь работающим, спросила: – Скажите, Лева здесь? Он уже приехал?
– Какой Лева? – Унылая, давно не мытая девица выдохнула сигаретный дым в лицо Кате.
– Как – какой? Лев Яковлевич! Виолончелист! – беспомощно повторяла Катя.
– Не знаем. Лева-Джордж, что ли? Свет, почем щас корабль?
Катя отошла в ужасе. Девчонки думали, что она ищет какого-то продавца анаши по имени Лева!..
Эта Светка торговала значками с портретом Цоя. Я купила – пополнила свою коллекцию – навесила на себя, как на мишень, еще одну дыру. Огляделась вокруг: один пьяный хмырь лягнул другого, и тот, падая, повалил два стула. Грохот. Еще трое-четверо сидели по углам. Основная масса находилась в вялом брожении, но большинство застыло на своих местах – кто на корточках, кто стоя и сложив руки крестом, кто прислонившись к стене, как окаменевший, – и только выпусканием дыма обнаруживал свою жизнь.
На середину помещения вдруг выскочила девица, которая прежде сидела уронив голову в руки. Она была пьяная. Закричала:
– Нас десятки! Сотни! Тысячи! Двадцать моих знакомых девок умерли! Покончили с собой! Мы с утра до вечера сидим у минской стены Цоя! Мы уйдем! Если вы нас не остановите!
