Насчет черных ботинок и брюк, из которых щеголевато выглядывали белые носки, – я была особенно несогласна с критиками Цоя. У нас в Жердяях недосягаемой элегантностью считались черные колготки с белыми туфлями на каблуках!.. Такое могла позволить себе только внучка богатой молочницы и самогонщицы Евдокии, купившей сыну машину. И вообще – вокалистка Нико из «Андеграунда» тоже любила контраст. Носила белый брючный костюм, а из штанин у нее торчали носы черных ботинок!..
Что уж говорить о Цое, – если высокоинтеллектуальные поклонники Боба Дилана наезжали даже на поклонников такого любимого в девяностом Мартина Гора. Особенно таких было много в параллельном спортивном классе, среди туповатых долговязых волейболистов.
– Лучше быть отцом урода, чем фанатом «Депеш мода», – дразнились они. – У меня подохнул кот, он послушал «Депеш мод».
Немудрящие «спортсмены» лезли в драку и, наподдав астеничным цоеманам с диломанами, приглаживали рукой и без того безупречный «кирпич» на голове. Была такая прическа у депешистов. Презрительно цедили сквозь зубы:
– Тот, кто слушает «Дорзов», не вылезает из крезов.
Однако в «крезах» очутилась я.
Учиться перестала. Круглыми сутками крутила одну и ту же кассету с тремя альбомами Цоя. Текст и музыку – каждое слово и каждый аккорд – я знала наизусть, поэтому нельзя сказать, что я слушала «Кино». Но и сидеть в беззвучии уже не могла: моя жизнедеятельность существовала только на фоне этой музыки, ввергавшей меня в состояние транса. Без нее я входила в анабиоз и сердце едва билось в моей груди.
Мать, вынужденная сутками без перерыва слушать десять песен, хотела уже вызывать психиатра. Отец сказал, что поездка в Жердяи будет более эффективна.
Он был прав. По крайней мере, дебаты приверженцев Цоя и «Сектора Газа» проходили на природе. Вечерами мы собирались на двух лавочках. Над рекой полотно заката, как советский флаг, из заросшей низины Екатерининского канала тянуло сыростью. Обдавал белой пылью мотоцикл, в кираске – сено.
Одни играли в пинг-понг, другие сидели с тупыми лицами.
У нашего главаря на коленях магнитофон. Плечистому не по годам Лешке было тринадцать лет, и он уже имел подругу. Носил булавку в ухе, как и положено панкам. Обучал шестнадцатилетних курить и пить. Его отец служил рэкетиром, матери не было, и от него исходила опасность. Оппонентам Лешка разбивал ночью окна камнями, одному парню разбил голову.
Но главным его правом было ставить нам музыку. Он – и больше никто – менял кассеты.
