– Ну, моя птичка… Что яичницу-то не доела?
– Всю пшеницу за границу, всю картошку на вино, а колхозникам мякина и бесплатное кино! – радостно прокричала Крёстная и, заливаясь веселым смехом, пододвинула к себе кушанье.
НИЧЕГО СЕБЕ, У НАС В ОЗЕРЕ!
Стройка поначалу кое-как двигалась. Степан стучал молотком, но приходил все реже и наконец вовсе перестал: материала не было. Последними были огромные, каменные от старости бревна, привезенные отцом с улицы Горького, где растаскивался графский дом прошлого века. Отец хотел сделать из графских бревен «тургеневские», как он выражался, ступени, по которым мы бы спускались с открытой веранды, украшенной балюстрадкой, в вишневый сад. Но они пошли на обвязку прируба. В этих громадных бревнах, лет двести назад гладко оструганных топором или рубанком, – водились ли тогда рубанки? – сидели десяти метровые вручную кованные гвозди с квадратными шляпками.
Тем временем Серый вернулся на завод, – только в кислотное отделение. Производил вместе с товарищами проволочные сетки.
– Риск – это в моем вкусе, это удел настоящего мужчины, – говорил он про свою работу, – уж половина друзей утопла в кислоте, даже пузырей не было. Я однажды охнуть не успел, как Вовка царской водки отведал. Одни стекла от очков быстро ко дну пошли, – говорил Серый, и никто в деревне не знал, правду ли он говорит или заврался.
Быт в деревне неимоверно монотонен, каждый день по схеме: чисти картошку, ходи за водой, за молоком, колупайся на огороде, стирай, мой посуду… День длинен, родители с утра до ночи поучают друг друга и меня. Мама твердит о заоблачных сферах, загадочной Шамбале – сердце Земли и о том, что души после смерти поселяются на Венере. И что никто не знает истины, кроме экстрасенса Петрова.
Отец в плену у своих диких проектов: «Проведем отопление, построим третий этаж, ну, сначала второй… вот сценарий закончу, роман дописать надо!»
Скучища. Будто живешь с Сотворения мира, все тебе давно известно. Душа становится нудна, как жердяйский комар на закате, желаешь какого-то беспредела. Уйти в поле или, на худой конец, забиться в угол за печку, читать целыми днями про бушующую жизнь у Роллана!..
По вечерам я слушала небылицы Крёстной.
Старуха склонялась ко мне и по-заговорщически шептала в ухо:
– В нашем жердяйском кладе кареты с графскими гербами, знамена, оклады с икон, кресты. Кареты набиты золотом и актрисами! Ну, актрисы, может, какие и всплыли, – а все остальное схоронено. – Крёстная с озорством взглянула на меня и захихикала. – В бугре на опушке… Или в озере? От одной из этих каретных актрис я и произошла.
