Каждый из вас должен ответить на следующий вопрос, самый важный из всех вопросов, на которые вам когда-либо придется отвечать: как вы считаете, дружелюбна вселенная или недружелюбна? Если вы верите, что вселенная недружелюбна, то именно в такой вселенной вы и живете. Если вам хочется привести в пользу этого аргументы, в доказательствах недостатка не будет. И наоборот, если вы верите, что вселенная дружелюбна, то именно в такой вселенной вы и живете. Вселенная, в которой подобное притягивает подобное, в которой мысли становятся явлениями, в которой вы не бессильны, в которой вы заслуживаете настолько хорошего самочувствия, насколько вам хочется, в которой не существует ни сомнений, ни страха, ни состязательности, ни тревоги, ни ревности, ни ненависти, ни обвинения, ни отчаяния. Вселенная, в которой всего всегда достаточно, в которой нет такого понятия, как прекращение доступа.
Вселенная, в которой одна счастливая мысль ведет к следующей, а та – к третьей. Вселенная, в которой нет никаких ограничений. Вселенная, в которой чудеса не чудесны, потому что они случаются все время.
* * *
Пробуждение не ощущается как пробуждение – скорее как рождение заново: мир по-прежнему здесь, ждет меня.
У меня болит все тело, но мне плевать. Из капельницы в мою руку сочится прозрачная жидкость. Вдыхаю – и комната раздувается; выдыхаю – и вижу крохотных белых лошадок, скачущих на волне пара, исходящего из моего рта. Пытаюсь вдохнуть их обратно в легкие, но они галопом мчатся через комнату, исчезают в воздухе.
С потолка надо мной свисает шнурок. Мне ясно: если я за него потяну, мир выключится. Я пытаюсь силой воли пошевелить рукой.
Высокая женщина с рыжими волосами стоит у окна, спиной ко мне. Она дышит на окно, пальцем пишет на затуманившемся стекле слова. Я пытаюсь заговорить с ней, спросить, кто она, где я, что случилось, но не могу издать ни звука.
Какие сейчас сумерки – утренние или вечерние – не могу разобрать. Смотрю в окно, пытаясь определить, станет мир светлее или темнее.
Мысленно – старая привычка – пытаюсь связаться с ней. Повернись, думаю я, и она поворачивается.
– Глория, – говорит она.
Я гляжу мимо нее и вижу, что именно это слово она писала пальцем на запотевшем от ее дыхания стекле.
Должно быть, она назвала мне свое имя. Но я не знаю никого по имени Глория, по крайней мере, не помню.
Вторая рука, не та, которой она писала, на перевязи. Повязка, закрывающая нос, охватывает голову. Под глазом «фонарь».
