Просыпавшаяся на палубу рыба одиноко аплодирует хвостами.
Матрос с доскою в руке бродит, выбирая покрупней, и, оглушив, кидает в ведро – на камбуз.
Судовую дворняжку кормят крабами.
Сине-серый океан к вечеру делается бирюзовым, с розовыми полосками в западной части горизонта.
Где-то глубоко в трюме поет петух.
Всё позади.
Восточные острогранные сопки под самолетным крылом, похожие на брошенный по земле клок белой измятой бумаги, понемногу разглаживаются, а после и вовсе переходят в сплошной, бесконечный, не тронутый прикосновением ватманский лист.
Заледеневшее устье Лены поражает воображение.
Оно занимает от края до края целиком горизонт.
Бьющиеся, сплетающиеся и вновь разбегающиеся веером могучие струи.
Но навсегда отвердевшие, застывшие, отлитые из гладкого и вздыбленного, то желтоватого, то голубоватого льда.
Вот так, а не из текучих вод, должна бы выглядеть подлинная Лета.
Коряк
на обломке оленьего рога
нацарапал ножом весь свой мир:
чум, ближнюю сопку и дальнюю сопку, собачью упряжку
(пока оленина вскипала в котле) —
так и я
царапал карандашом слова
на блокнотных листках.
Москва – Магадан – Сусуман – Петропавловск-Камчатский – Палана – Оссора – Ключи – Тихий Океан – Москва
Февраль – март 1989
