Он взглянул еще раз в ее полные слез глаза, отвернулся и, белый, лучистый, стал восходить кверху по ступеням храма; кудри волос светились все выше и выше, пока он, наконец, не рассеялся, как неземное видение, в сверкающей перспективе колоннад портала.
Под Марией подкосились омертвевшие ноги. Она опустилась на колени, а потом села и тихо заплакала. Потом ее охватила какая-то неясная задумчивость, слезы высохли, и она увидела перед глазами ясный отпечаток его ступни. С минуту всматривалась в него и вдруг упала ничком, впилась в этот след губами и лежала так долго, пока раскаленный песок не стал жечь ее трепещущие неведомым никогда дотоле волнением губы. Потом она встала, закуталась в плащ и инстинктивно, как слепая, доплелась до дому; там, очнувшись у себя в комнате, она совершенно без сил упала на ложе.
Через час приблизительно вошла Дебора и стала ей объяснять, что римлянин прислал человека и очень просит, чтоб она дала какой-нибудь знак, что она не пострадала. Мария открыла на минуту испуганные глаза и долго была не в состоянии понять, в чем дело.
– Знак, знак! – повторила она несколько раз, машинально сняла подаренный ей при первом знакомстве перстень, единственный подарок, который она приняла от него, отдала его Деборе и отвернулась к стене, погружаясь опять в прерываемый лишь бредом сон: свирепые лица сбегающихся людей сливались в ее разгоряченном воображении в одно дикое, чудовищное лицо, ее всю насквозь пронизывал страшный крик несущейся толпы, и она вздрагивала всем телом, точно желая вскочить, чтоб бежать, – а потом в ушах ее начинала звучать та безбрежная тишина, среди которой раздавался, возрастая и возвышаясь, его голос, вырисовывались его лучистые глаза, а потом начинали журчать кроткие слова, которые он говорил ей одной, из уст в уста.
И тогда открывалась перед ней как будто лазурная, бездонная и спокойная гладь, в которую она опускалась без сознания, без чувств, пока, наконец, совсем заснула.
Когда она проснулась, было уже совсем темно. Через окошко смотрелась в комнату ярко мерцающая звезда, проникало легкое дуновение ветерка, и со двора доносился какой-то шум.
«Иисус пришел», – мелькнуло у нее в уме, и она вся вздрогнула, охваченная предчувствием, что, может быть, это тот, который ее спас.
Затаив дыхание в груди, она стала прислушиваться. Голоса стихали, слышалась только какая-то суетливая возня внизу, но скоро и это утихло.
Вся горя в лихорадке, она встала и взбежала на галерею; перед жилищем Симона шевелились человеческие тени, а из открытых настежь дверей струилось и стлалось по траве пятно света.
